– Молодой человек скуповат у нас. Гони, шеф, не обижу.

– Москвич! Порода!
– глянул, повеселев, таксист на Геннадия. Он обернулся: - А что, персональная на техосмотре? Или в субботу-воскресенье вам не подают?

– Подают, шеф. И днем и ночью. В том-то и дело. Потому-то и на такси потянуло.

– Ясно, приходилось сталкиваться с подобными случаями.

– Уж с чем только не приходилось, наверное, сталкиваться. Сколько за баранкой?

– Тридцатку намотал.

– Не надоело?

– Еще поработаю.

– А мне - надоело.

– Так ведь у вас не работа, а должность.

– Как это не работа?

– Ну - пост.

– Вот так сказанул!
– Рем Степанович повеселел даже.
– Стало быть, у кого пост, те не работники? Верно понял?

– Не обижайтесь, товарищ уважаемый. Я в том смысле, что если вас лишить, скажем, поста, то у вас и профессии в руках не окажется. А у меня отними баранку, я слесарить пойду. Могу и на трактор перескочить, в сельское хозяйство. Могу и маляром быть, могу плотником. Меня увольнение не унизит, не сшибет. А вас - унизит, сшибет. Оттого вы, начальнички, так и цепляетесь за посты, так оттого и нервничаете.

– Что ж, шеф, ты близок к истине. Но ведь могут и посадить тебя. Сажают же кой-кого из ваших. Что - тогда?

– Если махинации стал творить? В этом случае?

– Хотя бы.

– А что, и в этом случае мне легче будет, чем вам. Падать ниже.

– Ох, московские таксисты, на все у вас есть ответ!

– Это точно. Пока колесишь, о чем только не подумаешь. Тренировочка. Да и разных людей возишь, беседуешь, как сейчас. Вот вы наверняка на Москве знаменитость, угадал?

– Да как сказать.

– Угадал, угадал. Видно сокола по полету, а начальничка по глазам.

– Что за глаза у меня такие?

– Нашенские, голубенькие, а в сталь. Извините, что разболтался, суббота - легкая езда, опустел город, все по дачам, по речкам.

– Ты в нашу школу давно заглядывал?
– меняя тему разговора, будто перегородку из стекла ставя между собой и шофером, спросил Рем Степанович Геннадия.

– После армии как-то раз заглянул.

– И все?

– Не зовут. Не прославился. А по жэку - не мой участок.

– А меня зовут. Частенько. То им нужно, се. Видать, мой участок.

– Все наши переулки - ваш участок. Чуть что, к вам на поклон.

– Да, да... Да, да...

Геннадий боком сидел к Кочергину, ведя разговор, а тут повернулся, подался к нему, так изумил его голос Кочергина, каким произнес он свои "да, да"... Будто простонал их. Словно кто руки ему стал выворачивать, склоняя к покорности, а он, хоть и больно ему, терпежа нет, упорствует, не подчиняется, стиснул зубы.

Дальше долго ехали молча. Рем Степанович теперь и от Геннадия отгородился перегородкой из стекла. Хватит, поболтал с людишками, явил им свой демократизм, а они уж и в душу полезли. Будя, прием окончен.

Машина въехала на Манежную площадь. Мелькнули между красными громадами Музея Ленина и Исторического неправдоподобные, сказочные, то ли в небо, то ли из неба, сине-золотые купола Василия Блаженного, потянулась лента Кремля, а за стеной купола, крыши, зеркало стен Дворца съездов.

– Что ни говори, сердце России, - сказал водитель.

– Да, да, да, да, - иным голосом и отодвигая свою перегородку, откликнулся Рем Степанович.
– Вот, Гена, манеж этот агромадный, а ведь его за шесть месяцев построили. И когда? В начале прошлого века. Ширина у здания сорок пять метров, а его перекрыли деревянными стропильными фермами без единой внутренней опоры. Стало быть, умели строить на Руси. Нечего нам, нынешним, бахвалиться. А какая сила в домике. Как уверенно стоит. Строили для смотра войск в присутствии Александра Первого, а сейчас в нем выставки устраивают. И тогда служил и теперь служит. И коням и людям. Снесут если, дыра в Москве образуется, как образовалась, когда снесли Храм Христа Спасителя. Вон, проезжаем по правую руку. Лужа хлорированная вместо храма.

– А кто же снес-то, начальнички и приказали, - подал голос водитель.

– Разные бывают начальнички.

– Вы бы не снесли, ваша бы когда власть?

– Нет.

– А я так скажу...
– Водитель оглянулся, глянул зорко.
– Извиняюсь, конечно, но я так скажу... Вполне бы могли и снести. Тогда - храм, сейчас что другое. Это потом мы все умными делаемся, вот я как думаю.

– С такой-то головой в вожди тебя.

– Потому и голова на месте, что руки на баранке. Вы уж меня извините.

Снова откинулся головой и смолк Рем Степанович, отгородившись из стекла стенкой.

А Москва мелькала, мелькала за стеклами машины. Заветные места проезжали. Древние, высокие, строгие. И столько всего повидавшие. Открывается человек перед этими кремлевскими куполами, вознесшимися в небо, хоть верующий он, хоть неверующий. Открывается, притихает, сам в себя заглядывает. Перед веками, не перед крестами, тишает душа.

Въехали на Пятницкую.

– Где тут?
– оглянулся водитель.