Шрифт:
– Что рассматриваете? Вспомнили по экрану?
– Да, я очень люблю вас. Любил...
– Увидели в жизни и сразу же разлюбили? Я пью виски со льдом. Хотите? Она уселась на высокий стул перед баром, не заботясь, что юбка у нее уж очень высоко поднялась.
– Ноги у нее были что надо. Все у нее было что надо. Да она и знала про это.
– Я сегодня с пива начинал, - сказал Геннадий, устало прикрыв ладонью глаза.
– Пиво на пиво.
– Садитесь рядом. Вот вам банка с пивом. Открыть?
– Да умею я, умею!
– Он взял банку, рванул чеку, яростно повел глазами, куда бы метнуть эту гранату.
– Чего вы злитесь? Вы - кто?
– Жэковский тут слесарь и электрик.
– Так Рем Степанович задумал какой-то ремонт?
– радостно спросила она.
– И все заботы?!
– Про ремонт он мне ничего не говорил.
– Да, какой уж ремонт... А чего вы злитесь?
– На себя, не на вас.
– Еще бы недоставало! Так, стало быть, любили и... разлюбили?
Она близко глядела на него, а он изо всех сил, а ведь неробок был с женщинами, выдерживал ее взгляд, дивясь, что глаза у нее не карие, а фиолетовые, да, фиолетовые с карими точечками - с ума сойти, какие глаза.
– Рем Степанович рассказывал мне, что родился в этом вашем Последнем переулке. А вы?
– Я - тоже.
– Так и подумала. Не родня ли ему?
– Нет.
– Что-то у вас есть общее. Переулочек-то ваш с лихой славой. Отчаянные вы все тут парнишечки. Ну что уставился? Не твоя я, его я.
– Понял, могла бы и не расшифровывать.
А все-таки они были равно молоды, это их объединяло, делало их ну, что ли, союзниками в том всеобщем заговоре молодых против старых, о котором никто не говорит, его как бы нет и в природе, но он - есть.
– Седой - да, много лет - да. Все так. Но я люблю его, мальчик. И он, седой этот, грузный этот человек, он дюжину молодых за пояс заткнет, целую дюжину.
– Понял, не кричи.
– Разве я кричу? Ах, я кричу! Да, пожалуй... О чем, о чем они там шепчутся?! Что тут происходит, Гена?!
– Она перешла на шепот, но вот теперь она и стала кричать.
– Откуда мне знать? Я тут у него первый раз в жизни. А ты сама его спроси. Кто он тебе? Дружок на недельку?
– Мальчик, не заступайте черту. Да застегнись ты хоть на одну пуговицу. Тоже мне Ален Делон!
Бесшумно раздвинулись створки двери, и в кухню, будто подтолкнули его, выскочил Белкин, запнувшись в своей пробежке. Восхищенно, молитвенно воззрился он на женщину, ожили его блеклые глазки, подобралось, сколь возможно, одутловатое, с натеками щек лицо.
– Красавица... красавица, - бормотал он, - глазам больно глядеть...
– Аня, налей товарищу, - входя, сказал Рем Степанович.
– Он был хмур, тер ладонью лоб, щеки.
– И мне чуть-чуть плесни виски. Ты что будешь пить, Олег?
– Рем Степанович растер лицо, согнал с него хмурость.
– Сибирскую, если есть. В ней помене воды, поболе забвения.
– Что делает с человеком перепуг.
– Рем Степанович зашел за стойку, стал отыскивать в рядах бутылок "Сибирскую" водку. Нашел, сам начал наливать.
– Столько? Больше?
– Будет, руки трясутся, расплескать страшусь.
– На и не страшись. Пей, Олег. Как ты вырядился? Ты не подумай, Аня. У него элегантнейшие имеются костюмы. И вообще, франт и ухажер. Но вот, гляжу, потянуло к наипростейшей простоте.
– Не надо меня поднимать, Рем Степанович, - вдруг построжал лицом Белкин.
– Да, опускаюсь, опускаюсь, сам вижу. Как погнали из министерства, стал опускаться.
– Да ты вроде обиделся?
– Сам вижу. Страшно мне. Поэтому мытьем стаканов занимаюсь в павильоне "Соки", а скоро...
– Хватит!
– прикрикнул Кочергин. Глаза у него вспыхнули, выстрелили яростью.
Белкин сжался, отвернулся от этих глаз, стал жадно глотать из фужера, привычно таясь, отгораживаясь, как пьют в подворотнях.
– Милый, что с тобой?
– Таких глаз, какие сейчас были у Анны Луниной, на экране, в самом-рассамом крупном ее плане, Геннадий никогда не видел. Таких, испугавшихся за другого, преданных, недоумевающих, вдруг чего-то устрашившихся. Кончилась игра, забыла актриса, что она актриса.
– Геннадий, пойдешь с Белкиным, тут недалеко.
– Рем Степанович отгородился от глаз Ани, хлебнув из бокала.
– Он тебя к одному человечку отведет, а по дороге проинструктирует. Записочку тебе надо будет передать. Только и всего. И назад. Идите, братцы, ступайте. Олег, чтобы больше никаких сюда звонков. Этот дом - это мое прибежище, я тут дух перевожу, я тут вот с Аней встречаюсь, книжки почитываю. Понятно объясняю? Если что, свяжешься с Геннадием, запиши его телефон. Идите!
– Идем, идем!
– Белкин допил, глянул, чем бы закусить, но отверг протянутый ему Аней крекер, навис было рукой над тарелкой с соломкой для пива, но и эту закуску отверг, видно, страшась, что воздействие выпитого от жевания ослабнет. Пробежечкой, пробежечкой устремился он к выходу, трепетно вслушиваясь в себя, радуясь наплывающему на мозг туманцу.