Позади был целый час страданий под тушей кикиморы, но теперь она покоилась на дне пруда. Для этой туши едва хватило глубины.

Над водой, жалобно поскрипывая, склонилось старое дерево. Где-то в зарослях потявкивал цербер. Он до сих пор боялся выходить, хотя всю дорогу не отставал от меня.

Кикимора, пока я её дотащил, высохла чуть ли не до древесного состояния, и даже не сразу ушла на дно. Теперь, если не выживет, всё было зря.

А Мавша так и не выходила на связь, и меня стало глодать сомнение — а не зря ли я стал таким добреньким? Богиня морей ещё долго не появится в этом мире, хотя отблагодарить она меня могла бы и так, через своих многочисленных земных детей.

Словно в ответ на это в озере наконец послышался тихий всплеск. Показались два круглых глаза, высунулась наполовину крокодилья морда.

— О, живая… — вырвалось у меня, и на всякий случай я поднялся на корточки, чтобы, если что, отскочить. Мало ли.

Кикимора поводила мордой, почмокала губами, а потом, прицелившись, плюнула в меня. Я едва успел прикрыться руками…

Весь мокрый, я хотел было уже наорать на тупое чудище, но почувствовал, что покалывание в ранах усилилось. А кикимора набрала ещё воды и махнула головой в сторону. Потом ещё раз.

Я не сразу сообразил, что меня просят повернуться спиной. Ну, что ж, слова Мавши с делом не расходятся… Мне в лопатки ударила ещё струя.

Исцеление — вещь не самая приятная, поэтому от боли я свалился на четвереньки. Так прошло несколько минут, и очухался я, услышав какой-то хруст.

Это кромешный щенок что-то пожирал в зарослях. На моих глазах из озерца туда прыгнул ещё мелкий головастик, чтобы с коротким визгом прекратить свою жизнь в челюстях цербера.

— Ну, что ж, спасибо, — я встал, махнув рукой.

Чувствовал я себя и в самом деле намного лучше и бодрее.

Озеро забурлило, снова показались два глаза. С тихим шипением кикимора поплыла ближе к берегу.

Я напрягся… Чудище, всё измазанное в тине и болотной жиже, поднялось из воды, тяжко ступая по илу, а потом протянуло руку. Ближе подходить кикимора не стала, видимо, натерпелась уже.

В руке у неё был огромный и длинный шмат грязи, в котором угадывалась какая-то коряга. Недолго думая, я шагнул в топь, прочавкал до протянутой руки и взял дар богини.

Вернувшись на берег, я стал разбрасывать комья грязи, из-под которой сразу же показалась деревянная рукоять, испещрённая рунами. Форма намекала, что это топор. Вот только…

— Почему без лезвия? — я откинул остатки грязи с обоих концов топорища, и так понимая, что там ничего нет.

Только топорище. Длинное, явно для двуручного хвата, изогнутое, прямо идеальное под мои немаленькие руки. Но без топора…

— Да изрыгни меня, Бездна! — я встал, возмущённо махнув дубиной, и сделал пару шагов в воду, чтобы Мавша меня получше услышала, — А получше ничего не нашлось?

В озерце только расходились круги от давно нырнувшей кикиморы, и мне никто не ответил. Ах, ты ж, зараза!

Зато сбоку показалась тень. Неожиданно кромешный щенок выскочил из зарослей и оказался совсем рядом, не побоявшись даже воды. Его нырок не вызвал ни брызг, ни кругов на поверхности.

В воде он выглядел, как тень приближающейся акулы. Щенок покружил вокруг моих ног, затем вынырнул, зависнув в воздухе чёрным пятнышком возле топорища. Цербер очень старательно обнюхивал рукоять, двигая тенью носа по всей её длине.

И топорище даже сквозь грязь, в которой оно было густо измазано, слегка замерцало. Будто тень листвы, колышущейся ветром, упала на него.

— Дом-дом-дом… — вдруг прошептал щенок, и нырнул внутрь.

— Смердящий свет! — вырвалось у меня. Ну, в примитивной разумности цербера я не сомневался, но вот увидеть это воочию пришлось впервые.

Непроизвольно я махнул оружием, словно пытался из него вытряхнуть щенка.

— Вылезай!

Тот только тявкнул, на конце топорище вместо лезвия показались белые зубы, окружённые тьмой. На миг оружие стало похоже на топор, только с чёрным лезвием в виде собачьей головы, которая тут же исчезла.

Я опустил рукоять в воду, тщательно ополоснул. Вытащил.

Дерево было довольно потёртым. Сверху, у пустого навершия, красовался вырезанный месяц. Ниже, по всей длине, столбцом шли руны, и они казались мне знакомыми, только исковерканными.

Я узнаю этот язык! Кажется, это мой родной, бросский, только сильно устаревший.

— Хмо… — начал я, и упавшим голосом закончил, — Хморок. Да твою ж мать!

Кое-как справившись с именем, я попытался прочесть остальные руны.

— Ночь… это точно ночь. А это… ж… дж-ж-ж… а-а-а, варвар, вестник тупости! — я шумно выдохнул, поняв, что не могу прочесть.