В августе у них родился первенец, и случилось это среди дня, как раз во время переезда на другую стоянку. Паша лежала на арбе, быки, круторогие тихоходы, поскрипывали ярмом, лениво переступая по траве. Паша застонала, позвала Ивана и попросила остановить быков. Иван без слов догадался, чем была вызвана ее просьба, и не только остановил быков, а и поспешил отослать подпаска, мальчугана лет четырнадцати, к отаре, — не хотелось ему, чтобы подросток видел роды. Сам же Иван, не зная, что ему нужно делать, как помочь Паше, обрадовался и испугался. На счастье, первые роды на редкость были легкими, а новорожденный таким горластым, что в жаркий полдень и степь окрест, и отара, тырловавшая на взгорье, и стоявший близ овец подпасок без труда узнали, что на свет появился недюжинный мужчина.

Дали ему имя Анисим, в память о покойном деде-буденовце. Колыбелью Анисиму были пахучие травы да чистое августовское небо, а повитухой — сам отец: из Пашиной шелковой косынки Иван выдернул нитку и неумело, но покрепче, понадежнее перевязал ею пуповину сына. Вблизи, как на счастье, оказался степной колодец. Иван развел костер и согрел в ведре воду. Паша поднялась усталая, измученная, как после тяжелой работы, и с веселыми, счастливыми глазами человека, который доволен своим трудно исполненным долгом, искупала Аниську в жестяной ванночке. Перед тем, как опустить младенца в купель, она подержала сопевшего мальчугана на ладони, как бы взвешивая его на руке и желая показать и мужу, и вечерней заре, и самой себе, какой у нее родился первенец. После этого, по-матерински строго, осмотрела новорожденного со всех сторон — так придирчивый мастер осматривает свою работу, чтобы убедиться, все ли сделано так, как нужно, — и со счастливой улыбкой взглянула на мужа.

— А погляди, Ваня! Во, какой степняк! Жаль, что нету у нас безмена, чтобы взвесить мальца, — говорила она, не переставая любоваться ребенком. — Тяжелый, из тех, из богатырей. А обличием, глянь-ка на него, ну, вылитый Иван Чазов!

— А шо ж! Славный хлопчик, — охотно согласился Иван, сияя от счастья. — Паша, зараз я и для тебя воды согрею.

И снова Иван, перед тем как искупать жену, отослал подпаска к отаре.

— Иди, иди, парень, пригляди за овцами, — говорил он.

После купанья Паша еще больше поздоровела, расчесала косу, заплела ее и колесом закрутила на затылке. Набрякшей, тугой грудью покормила жадно сосавшего Аниську.

— Слышишь, Ваня, а сын-то твой к еде жадный, знать, работник будет хороший, — говорила она, не сводя глаз с сосавшего сына.

Когда младенец вволю насосался и уснул у матери на груди, Паша положила его под арбой, в люльку из полыни и полости, сама прилегла рядом, хотела полежать, отдохнуть, да и не услышала, как уснула. Проспала до зари, и еще бы спала, да запищал под боком Анисим.

Год пролетел незаметно. Снова побрели Иван и Паша следом за отарой, сонно переступали быки, постукивая ступицами, катилась арба. На стоянках Аниську снимали с арбы, и он в коротенькой, выше пупка, рубашонке уже бойко семенил ножками вокруг арбы, держась то за колесо, то за дышло. Иван с любовью смотрел на первые шаги сына, говоря:

— Ну, ну, смелее шагай, чабан! Расти, расти батьке на подмогу!

Во второе лето, тоже под палящим летним небом, Паша родила еще одного сына, и теперь для молодых отца и матери роды показались уже привычными. Мальчика назвали Антоном, и опять, как и в прошлом году, строгими, придирчивыми глазами мать осмотрела новорожденного, невольно подумала, что второй сынок даже получше первого, и ей, как и при осмотре Анисима, трудно было сдержать радостную улыбку.

— Погляди, Ваня, и этот — ну, копия ты! — говорила она. — И глазенки твои, и этот носик, и этот лобик. Як и Анисим, настоящий Чазов!

— Они оба Чазовы, — это ты верно подметила, — сказал Иван. — Да и на кого же им быть похожими, як не на своего родителя.

Семья спала под арбой, на сухой траве, застланной полостью и шерстяным одеялом. Сквозь одеяло трава мягко вгибалась, чуть слышно потрескивая под боками. Ночь южная, темная. С востока под арбу тянуло прохладой и запахом овечьего пота. Небо, густо усеянное звездами, казалось, нарочно поднялось над степью широченным черным шатром. Под боком у матери лежали Анисим и Антон, младший поближе, у самой груди, старший подальше, и Паша, просыпаясь, чтобы покормить Антошу, замечала, как малец, пососав грудь, таращил свои глазенки в небо и, что-то соображая, смотрел и смотрел на звезды. Паша потрогала за плечо еще не спавшего мужа, сказала:

— Ваня, а наш Антоша, мабуть, будет звездочетом.

— Чего это тебе взбрело в голову? — спросил Иван.

— Глянь-ка на него, лежит и глазенки, сорванец, пялит в небо, шось в голове уже маракует. Не иначе, быть ему ученым.

— Удивляюсь на тебя, Паша, зачем же быть ему ученым? — рассудительно спросил Иван. — Пусть шагает по родительскому следу. Ить житуха-то у нас вольная.

Иван обнял Пашу, ласково привлек к себе, поцеловал.

— Ваня, может, третьего не надо? — робко спросила Паша, не отстраняя его рук и сама прижимаясь к нему. — А то что же это мы заспешили, что ни лето, то и дитё?

— И хорошо! — ответил Иван. — Рожай, Паша, пока рожается, пусть растут Чазовы на земле. Ты же у меня молодчина, настоящая мастерица насчет детишек. Каких славных пареньков родила.

— Ваня, я только к тому говорю, шо, может, малость повременить? Сделать хоть малую передышку.

— А чего ради откладывать дело? Зачем делать передышку? — весело спрашивал Иван. — Родишь третьего, и прекрасно! Есть же поговорка: бог троицу любит. Такшо нечего нам временить и медлить. Надо во всяком деле поторапливаться.