Семёнов достал из аптечки марлевые тампоны, смочил их в чайной заварке и осторожно приложил к глазам. Вроде немного легче. Лицо — чёрт с ним, не в кино сниматься, глаза бы не повредило.

Можно ли было предотвратить тот роковой взрыв? Семёнов ещё раз подумал, тщательно проанализировал все обстоятельства и пришёл к выводу: да, можно, если бы не та примёрзшая бочка. От жары она лопнула, бензин взорвался и создал столь высокую температуру, что полопались и ёмкости с соляром. Будь под рукой лом или кирка… Вдруг Семёнов понял, что его тогда толкнуло хватать Филатова и бежать без оглядки: раскалённый бок той самой бочки, раскалённый настолько, что вспыхнула промасленная Венина рукавица…

А в объяснении напишешь это? Недоверчиво улыбнутся, у страха глаза велики — скажут… Ну, такое обвинение вряд ли кто бросит, а что про себя подумают?

Несмотря на терзавшую его боль и мрачные мысли, Семёнов улыбнулся: вспомнил, как на одной станции первачок разжигал непослушный газовый камин, плеснул в него бензин и в полминуты сгорела жилая палатка с раскладушками и личными вещами. Первачок был совсем зелёный, ребята его пожалели и попросили то дело замять. И акт был написан такой: пожар — дело рук медведя, следы которого в изобилии петляли вокруг палатки. Видимо, медведь хотел в палатку заглянуть, дёрнул за меховой полог и опрокинул камин. Поверили тому акту или не поверили — другой вопрос, но первачок был спасён и в последствии очень неплохо отработал свой грех — Саша Бармин…

Основная часть бочек с топливом находилась в отдалённом месте, и теперь, когда дизельная взорвалась, главных опасностей оказалось две.

Ветер нёс, швырял в сторону кают-компании жар и пылающие осколки, и половину людей Семёнов оставил здесь с наказом поливать стены водой и из огнетушителей. А остальных повёл к сугробу, куда стекал ручей горящего соляра. В сугробе, накрытом брезентом, находились баллоны с кислородом, ацетиленом и пропаном, и, если они взорвутся, Льдина взлетит на воздух, как корабль, в пороховой погреб которого попал снаряд.

Сначала выстроили цепочку с вёдрами и пытались сбить пламя водой — куда там, будто не воду, а масло в костёр подливаешь! Тогда Семёнов сорвал брезент и швырнул его на подступавший огонь, который стал задыхаться и дал людям выигрыш во времени. Баллоны весили килограммов под девяносто, но их отбрасывали словно спички: опасность была слишком очевидной, и силы людей удесятерились. А огонь подмял под себя брезент и побежал следом, настигал и лизал языком стальные тела баллонов, и люди хватали их, оттаскивали ещё на метры и сантиметры, — и так до тех пор, пока огонь не остался без пищи.

Тогда Семёнов оглянулся и увидел, что Кирюшкин со своей группой отстоял кают-компанию, издыхающий огонь ничего не мог поделать с мокрыми стенами. Но один огненный ручей подполз и принялся за аварийный склад у тороса, а другой украдкой подбирался к волокуше, на которой стояли два запасных движка. Семёнов — бегом туда, но Бармин намного его опередил, впрягся в волокушу и, как трактор, увёл от огня бесценные движки.

И в ту же секунду в аварийном складе взорвались три канистры с бензином. Вспыхнул трёхметровый торос, и горящая многотонная глыба голубого льда словно увенчала столкновение противоположных стихий — огня и воды…

Всё это продолжалось от силы минут пятнадцать, прикинул Семёнов. А точнее можно спросить у Кости Томилина, он знает, сколько длилась та плёнка. К обеду, как раз перед тем, как дизельная запылала, он принёс в кают-компанию транзисторный магнитофон, запустил на полную мощность любимые всеми записи Аркадия Райкина, и весь пожар прошёл под раскаты хохота. А Костя никак не мог прекратить это кощунство, потому что таскал бочки и баллоны. А когда отгремел последний раскат, огонь обессилел и над станцией воцарилась тишина.

Соляр прогорел, ветер стих, и яркое летнее солнце осветило Льдину. Майна, образовавшаяся на том месте, где стояла дизельная, ещё дымилась, снег под ногами почернел от копоти; оранжевая змея кабеля, тянувшаяся от бывшей дизельной, щетинилась лопнувшими жилами, повсюду валялись бесформенные осколки, пустые вёдра и беспорядочно разбросанные баллоны, бочки.

Первым делом Семёнов установил наличие людей: все живы. Травмированных было много, но больше по пустякам: Дугин вывихнул палец, Осокину горячие брызги прожгли щёку, Груздеву, который выбежал на пожар без шапки, подпалило шевелюру, слегка пострадали от огня Томилин и Рахманов. Некоторые работали в воде, другие в суматохе проваливались в снежницы — тем Семёнов велел немедленно переодеться и выпить спирту.

Больше всех досталось Филатову. Пока горело, никто не обращал внимания на его руку, а кончился пожар — ахнули: кроваво-чёрная пятерня без кожи…

Вновь, в который раз за три зимовки, Филатов не давал Семёнову покоя. Плюс — минус, актив — пассив… не послужной список у этого парня, а путаная бухгалтерская ведомость! То: «Кому это надо, кто нам за это спасибо скажет?», то — с головой в огонь.

Поняв, что заснуть ему не удастся, Семёнов оделся и пошёл в медпункт. Филатов лежал на нарах, лицо его резко осунулось, а рука, на которую Семёнов старался не смотреть, лежала поверх белой простыни. Рядом сидел Томилин, а Бармин хлопотал над чаем.