– Пристегнись! – рявкает Одаевский в мою сторону.

Послушно выполняю приказ трясущимися руками. Сейчас моя гордость испарилась, растворившись в простом желании остаться в живых.

Не дожидаясь, пока я пристегнусь, Одаевский включает мотор, и машина резко дергается с места.

Мы несемся на бешеной скорости. Мужчина уверенно ведет машину, лавируя в потоке городского движения. Меня запоздало накрывает шоковой отдачей, и тело начинает трясти. Кажется, что все тело резко замерзло, и теперь даже зубы отбивают чечетку.

– Куда мы едем? – спрашиваю, пытаясь успокоиться. Голос звучит неестественно, срывается на шепот.

– Лучше заткнись! – звучит в ответ грубое, от которого меня подкидывает на месте.

Одаевский только еще сильнее нажал на педаль газа, а мне осталось только покрепче вцепиться пальцами в обивку кресла. Поглядываю то в окно, то на его окровавленные пальцы, лежащие сейчас на руле. И зубы снова начинают стучать от страха.

Кажется, проходит целая вечность, хотя мы неслись на запредельной скорости, прежде, чем автомобиль въезжает в ворота особняка. Мужчина тормозит у самого входа и выходит из машины, не говоря мне ни слова. Отстегиваю ремень безопасности, медленно выбираюсь из машины и иду в дом, вслед за мужчиной.

Одаевский прошел через холл, зашел в кабинет. Без остановок, широкими шагами. Я же медленно плетусь, стараясь не грохнуться на пошатывающихся ногах. И, вместо того, чтобы подняться по лестнице и спрятаться в своей комнате, иду в сторону кабинета.

Останавливаюсь на пороге, наблюдаю за мужчиной, который достал аптечку и роется в ней, вынимая из нее бинты и пластыри. И только сейчас осознаю, что этот человек спас мне жизнь. Заслонил собой, защищая от пуль. Он рисковал, и вряд ли не понимал того, что может погибнуть.

Единственный, кому не безразлично, что со мной будет. Настолько небезразлично, что он прикрыл меня собой.

Одаевский не смотрит в мою сторону. Он снимает пиджак. И только сейчас я вижу, откуда была кровь на его пальцах. Все левое плечо и часть рукава в крови. К горлу подступает ком, который я шумно сглатываю.

Мужчина оборачивается, смотрит на меня, но ничего не говорит. Он расстегивает рубашку и снимает ее, обнажая рану. Два глубоких пореза на левом плече, из которых тоненькой струйкой стекает кровь – цена, которую ему пришлось заплатить за мою жизнь сегодня.

Тому, кому нет до меня дела.

– Можно я помогу? – спрашиваю.

Мужчина замер, а потом легонько кивнул в ответ.

Подхожу к нему, придвигаю кресло и помогаю сесть в него. А потом разглядываю содержимое аптечки. Беру перекись, вату. Сначала нужно обработать рану. А что, если пуля застряла внутри?

– Это просто царапина, - словно отвечая на мой вопрос, говорит мужчина.

Киваю и продолжаю свою работу. Смачиваю вату в перекиси, аккуратно смазываю кровь, прижигаю края раны.

На мужчину стараюсь не смотреть. Особенно в глаза его не смотрю. Меня несколько раз предупреждали, но я все равно решила действовать по-своему, и теперь пострадал другой человек. Хотя назвать Одаевского невинным язык не повернется.

Перебинтовываю раны, прихватываю край бинта пластырем. Почему-то только сейчас подмечая, что теперь и мои руки испачканы кровью. Смотрю на них, потом на плечо Одаевского. Под повязкой проступила капля крови.

Как же все могло так перевернуться в какие-то дни?! Прошло-то совсем немного с того дня, как меня похитили. И еще неизвестно, где бы я была, если Одаевский меня тогда не выкрал. А может, это и есть его план? Может, именно так он и задумывал все с самого начала? Отца убрать с дороги, а меня использовать, как ширму.

– Спасибо, - звучит хриплый голос мужчины, прерывая ход моих мыслей.

Киваю в ответ и выхожу из кабинета.

Просыпаюсь от того, что болит шея и занемела рука, которую я подложила под голову. Открываю глаза я не сразу понимаю, почему я сплю в ужасно неудобной позе, свернувшись калачиком в кресле. И, только взглянув на постель, вспоминаю причину моего странного пробуждения.

После того злосчастного приема, на котором меня чуть не убили, Одаевский пропал на два дня. И только сегодня ночью он явился в особняк и отправился прямиком в мою спальню.

Посреди ночи меня разбудили его поцелуи и руки, которые ловко задрали ночнушку и бесцеремонно ласкали бедра. Ошалев от такой наглости, я пыталась закричать мужчине, чтобы проваливал и не путал больше наши спальни. Но мой рот бесцеремонно заткнули поцелуем.

Одаевский был настроен решительно. Но и я тоже.

Рука сама потянулась к вазе с цветами, которая так удачно все еще стояла на тумбе, и она была разбита о буйную голову этого гада. Мужчина дернулся и обмяк, распластавшись на мне тяжелой тушкой. Пришлось приложить усилия, чтобы перевернуть его и выбраться из-под «завала». Я даже проверила, жив ли мой неугомонный тиран, прислушиваясь к дыханию. И, только удостоверившись, что не переусердствовала, забралась в кресло. Там я и уснула.