На следующее утро мистер Уизерс зашел к Джо Кливли по дороге на работу и купил дамский велосипед, за десять шиллингов вперед и потом по пять шиллингов в неделю. Когда он забрал велосипед, то побоялся на него сесть, вдруг сломается, поэтому просто отвел домой. Конечно, подумал он, девушке нужен велосипед, чтобы ездить на фабрику, а платить частями куда лучше, чем выложить всю сумму за подержанный. Но он боялся велосипеда. Он боялся всего нового, не безделушек, которые покупаешь, оплачиваешь и берешь домой, чтобы называть своими, но при этом не нужно заполнять бланки и что-то обещать; а крупных вещей, вроде велосипеда и газонокосилки, когда надо подписывать бумагу, на всякий случай. И новизна велосипеда сияла, словно совесть, и каждое прикосновение грязных, запачканных углем и машинным маслом рук оставляло темное клеймо, которое, казалось, ничем не стереть, и откуда деньги, вот вопрос, откуда деньги?

Когда Дафна пришла домой из школы, Фрэнси встретила ее у ворот. Опираясь на свой велосипед, чувствуя холодок от черной блестящей рамы, она позвонила в звонок, чтобы Дафна слышала. Звук разрезал воздух, как новый металлический ветряк. Фрэнси позволила и Дафне позвонить. А потом:

– Давай прокатимся, – сказала она.

Дафна бросила свои книги у куста пиериса, и они вышли за ворота и катались с ветерком, а дома плавились, как комки жира, белые и красные комки, прилипшие к большой серебряной тарелке мира, по которому они ехали, Дафна и Фрэнси, и дул северный ветер, суливший дождь, и южный ветер, суливший в детском стишке:

Фрэнси и Дафна ехали в красном, золотом и черном, блестящем загадочном черном, прочном и требующем наполнения, словно блеск новой туфельки; однако за ветром, дувшим в их лица, лежал совершенно другой мир снега, бесцветный, он подкрадывался все ближе, сначала дуновением южного ветра, затем бурей, которую они не смогли бы ни увидеть, ни понять, которая укроет их хлопьями, как кружевом, и они будут закутаны в кружева, хоть и никогда не согреются, как и на черной блестящей, будто новая туфелька, груди их бабушки, где она держит кружевной носовой платок, аккуратно свернутый, как уютное перышко; только холодное кружево; они будут спать по ночам в холодных кружевах. Утром они встанут и, взяв маленькие лопатки, соберут весь снег, лежащий вокруг, в волосах и в глазах, и будут биться, и кричать, и ничто их не спасет.

На следующий вечер, во время чая, Боб Уизерс попросил всех замолчать. Он хотел что-то сказать. А попросил он, стукнув кулаком по столу так, что чашки и блюдца подпрыгнули.

– Женщина с соседней улицы, миссис Мавинни, ищет помощницу по дому. Я сказал, что Фрэнси сдюжит. Думаю, будет получать около фунта в неделю. Или больше. Семья довольно обеспеченная, там только она и две девочки, которые ходят в школу.

– Но папа, а фабрика, а мой велосипед!

Фрэнси теперь хоть каждый день боролась бы с полчищами шерсти, чтобы ездить туда-сюда по северному и южному ветру, поэтому ночами они с Дафной лежали в постели, представляя, что будет дальше. Теперь они поняли, зачем фабричные девушки покупали билетики чудесной лотереи, стиральную машину, пылесос и фен; чтобы эти штуки хранились у них в головах, как заклинание, по волшебству прогоняющее нудную работу и слепоту, велосипед так же волшебно действует на Фрэнси. И еще знание о южном ветре. Дафна придумала молитву, которую надо читать, заходя на фабрику; когда зазвучит фабричная сирена, нужно произнести особое заклинание из книги сказок, чтобы Фрэнси не оказалась в вечном плену и чтобы сберечь часть прежней Фрэнси; и чтобы ее руки не уставали и не болели в сражениях с шерстью, ведь пока она тонет в красном, золотом и синем, она будет как пловец, который борется с водорослями, далеко от флажков, в заливе Фрэндли-Бэй этого мира, пытаясь не уйти под воду.

Шерсть стала реальной, существом, которое прокладывало себе путь через их жизнь наяву и сновидения, и теперь пришел их отец, чтобы порезать чудовищный сон на куски и убить полюбившийся им и ставший желанным страх. И Фрэнси, Фрэнси никогда больше не будет в награду за борьбу с шерстью ездить туда-сюда на ветру; и они больше не попадут в сказку, где герой одолеет врага и завоюет золотые миры, прекрасную женщину, гору драгоценностей.

И, подумала Дафна, Фрэнси пойдет по северной дороге, а если наступит осень и повсюду будут стаи птиц, клюющих чертополох и мятлик или прыгающих со стебелька на стебелек, то все зяблики последуют за Фрэнси огромным облаком, чтобы ее защитить; а если наступит зима, то серебряные белоглазки, охочие до меда, пошлют вслед за ней свое зелено-желтое облако. Дафна задумалась.

– Да, как же мой велосипед, папа?

– Можешь его оставить. Заплатишь самостоятельно. Это пойдет тебе на пользу. Теперь, когда ты закончила школу, нельзя слоняться по дому, как раньше, надо найти свое место в мире.

Пока мистер Уизерс говорил, в комнате все притихли. Чайник стучал и тяжело сопел, но миссис Уизерс не решалась встать, чтобы снять его с огня или подложить в огонь еще лопату блеклого угля. Дети, Фрэнси и Дафна, и еще младшая, Цыпка с черными волосами, и мальчик Тоби, со склоненной набок головой и затуманенными мечтательными глазами, сидели неподвижно, глядя на отца и его тень, которая, разделившись надвое, лежала на краю стола, а затем сидела на стене и на календаре, показывающем даты, когда нужно оплачивать арендную плату и свет; лежа на столе, его тень напоминала лист папоротника, как тот, что отец носил в пальто, потому что он вернулся с войны, где получил отравление газом, с Первой войны, а надо платить по счетам, пробиваться в жизни и цепляться, как фабричные девушки, за ложную магию и ложную сказку.

Слушая, как отец говорит о Фрэнси, дети испугались, что стены дома вдруг рухнут, крыша исчезнет и они останутся голыми, и ничего не отгородит их от мира, и мир шагнет прямо к ним, крепко сожмет их в своей руке из камней и лавы, как букашек, и вынудит бороться и брыкаться, чтобы сбежать и найти свое место. И каждый раз, когда они отыскивали свое место и мир давал им на время мирное убежище, потом он снова хватал их одной из миллионов пылающих рук, и борьба возобновлялась и длилась, и длилась, и не знала конца.