— Жить для других? — с презрением в голосе поинтересовалась карга. — Нет. Это не для меня.

— Не сомневаюсь!

Карга выглядела молодо. Белоснежное бальное платье, отделанное кружевом, с кринолином внушительных размеров идеально сидело на ладной стройной фигурке шестнадцатилетней девочки. Золотые волосы рассыпались по плечам легкомысленными пружинками. Верхнюю половину лица скрывала проклятая маска, губы капризно кривились. Глядя на нее, Итен начинал подозревать далекого предка императора в преступном пристрастии к детям. Самого Итена вывернуло бы от одной только мысли лечь с ней в постель. Но, судя по всему, на него влияло ее уродство — след многочисленных прерванных жизней, въевшийся намертво — и современные взгляды. Еще в начале нынешнего столетия девушки в шестнадцать считались вполне взрослыми. В пользу же короля говорило то, что он избавился от такой фаворитки.

— Ошибаешься, мальчик. Скорее, свита предпочла избавиться от самого короля, посадив на трон его малолетнего сына и приставив в качестве регента брата, — прошипела она. — Не знал?

История как предмет мало интересовала Итена, но он точно читал, что короля прокляла и отравила служанка, подосланная гадюкой, сейчас стоявшей напротив него.

— Ингеррана была предана мне, как никто, — проронила карга с интонацией, с каковой могла бы давать распоряжения одному из прислуживающих ей лакеев. — Однако она никого не травила, ее обвинили в этом те, кто низверг своего монарха. Все оттого, что именно я должна была сесть королевой на троне подле него.

И ведь не врала. Во всяком случае, искренне верила в сказанное — это Итен ощущал четче некуда. Разве лишь чуть преувеличила свою роль. Вряд ли к королевской рокировке, могла привести одна лишь угроза женитьбы оного на фаворитке. Наверняка ведь не простушка без роду и племени, одно присутствие которой могло оскорбить надутых индюков-аристократов. Такую к монарху не подпустили бы никогда все равно в каком качестве. С другой стороны, кто этих предков разберет?

— Не смей! — взвилась карга. — Ты… плебей! В мое время подобные тебе могли бы говорить со мной, только стоя на коленях! Мой род восходит у огненному дракону! Я…

— Да какая теперь разница?! Ни одно столетие минуло! — перебил ее Итен. — Не полагаете ли вы, в самом деле, будто мир переменится по вашему вкусу?

Карга надула губки и сморщила аристократический носик.

— Послушай мальчик, — проронила она, успокоившись, — неужели тебя не интересует страшнейшая несправедливость, учиненная надо мной и настоящим королем?

Наверное, стоило бы слукавить, тогда у Итена появлялся шанс узнать больше, выяснить мотивы, которые и без того становились понятны и, быть может, узнать, где в следующий раз объявится проклятая маска. Однако врать в сновидении невозможно.

— На троне узурпатор! Из-за него все пошло наперекосяк, челядь забыла свое место, а истинные драконьи владыки…

— Семь сотен лет прошло, — снова перебил ее Итен. — Если дворцовый переворот и имел место, он остался в далеком прошлом; нынешнее положение дел меня абсолютно устраивает, скажу больше, я лично оставлю лишь мокрое место от любого аристократа, потребовавшего от меня встать на колени. А главное, ваши оправдания не стоят испражнений, сливаемых в городскую канализацию, в сравнении с тем, что вы учинили, сударыня.

Ему не было жаль это чудовище. Если упомянутая служанка знала о маске, то она тоже получила по заслугам. А те неизвестные — если они, конечно, существовали, — которые не допустили королевской женитьбы и вовремя убрали обезумевшего короля, заслуживали высших государственных наград.

— Не кажется ли тебе, мальчик, что я достойна хотя бы сочувствия?

— Нет.

Возможно, не занимайся он этим делом, не знай, сколь отвратительная дрянь артефакт, а его создательница — и того хуже, он посочувствовал. Чисто по-человечески. Поскольку обвинять кого-либо, даже последнего негодяя, в чужих преступлениях — подло. И казнить за то, чего не совершал — тоже. Но только, если бы эта тварь не создала маску, если бы не крала чужую молодость и красоту, не подставила под угрозу уничтожения весь Гранвиль! Дуру в образе золотой бабочки, согласившуюся на одну волшебную ночь и, наверняка, до конца не верящую в собственную гибель, жаль было больше. И да окажется она в следующей жизни благоразумнее, нежели в этой.

— Ты очень, очень жесток, мальчик. Или… плохо образован.

Итен невольно приподнял бровь, выказав заинтересованность.

— Возможно, в вашем неверном, искаженном мире всякое существование простолюдина и даже простеца, неспособного к магии, имеет ценность. Но не в том, в каком я родилась и жила. Взгляни на меня! Я ведь действительно безвинна! Я не нанесла вред ни одному аристократу. Это мне не позволили осуществить мечту и стать королевой. Это моего возлюбленного умертвили, обвинив меня в его смерти. Меня оболгали и казнили в этом зале! Меня, которая осуществляла чужие мечты!

— Неужели?.. — Итен готов был не поверить собственным ушам: она не лгала по-прежнему.

За уже не столь и короткий срок работы в полиции он частенько убеждался: лишь небольшая часть негодяев мнят себя преступниками и отъявленными мерзавцами. Остальные обеляют и оправдывают неблаговидные поступки, как умеют. Кто-то уповает на несчастливое детство, гнусных родителей, несправедливости, произошедшие с ним в прошлом. Другие винят во всем сложившиеся обстоятельства и выставляют себя их безвинными жертвами. Некоторые на полном серьезе заявляют, будто защищались. Но никто пока не опускался до того, что утверждал, будто совершал благодеяния.