Постепенно до меня начало доходить, что, возможно, мне не обязательно чувствовать себя настолько «активным» и «деятельным», когда я иду к какой-то цели. Кроме того, я обнаружил, что с внутренними эмоциональными проблемами не обязательно работать и не обязательно их прорабатывать; по крайней мере иногда я могу просто свидетельствовать их и наблюдать их эволюцию и разрешение. Это ощущение усилилось до такой степени, что теперь я задаюсь вопросом: не является ли ощущение «делания» иллюзией? [Ibid., 106]

Стремление к достижению, делание, усилия и неотложные дела обычно по большей части оказываются продуктом духа «хозяин — раб». В подлинно субъективной перспективе целостности бытия нет места подобным самоманипуляциям. Эта истина стоит за распространённым в медитационных дисциплинах наставлением «отпустить». Для того чтобы постичь фундаментальное единство, следует отпустить эго.

Уменьшение притуплённости жизни

С уменьшением стремления к достижению, приходящим с большей субъективной центрированностью, непосредственно связано ослабление потребности в психологических анестетиках. Многие, но, разумеется, не все предложения индустрии развлечений, такие как телевидение, радио, кинофильмы, коммерческие спортивные зрелища, азартные игры и т. д., можно рассматривать как способы предоставления, по сути, пассивному зрителю наркотика для подавления жизненной тревоги или пустоты состояния объекта. Уолш говорит о том, что он реже «убегает в бездумные занятия (например прослушивание радио) и с большей готовностью „тусуется“ со своими переживаниями и со своим умом».

Усиление ощущения ценности опыта

Как утверждает Уолш, усиление центрированности ведёт к значительному увеличению ценности субъективного, и это сопровождается открытием бесконечного богатства, скрытого в каждом человеке, и стимулирует его.

По мере того как я проводил всё больше времени, настраиваясь на свои переживания, усиливалась чувствительность моего восприятия. Похоже, что абсолютный порог ощущения снижался, а способность к различению ощущений усиливалась. Поначалу казалось, что эта перемена относится лишь к внутренним объектам перцепции, однако постепенно стало очевидно, что она включает повышенную чувствительность к внешним стимулам… По мере усиления чувствительности к внутреннему потоку переживаний усиливалось осознаваемое мной ощущение его богатства, которое в конце концов приобрело такое психоделическое качество, которое я прежде считал достижимым лишь посредством приёма психоактивных веществ. [Ibid., 101–102]

Изменение взгляда на человеческие отношения

Вполне ожидаемо, что когда человек приходит к большей субъективной центрированности в жизни, его отношения с другими становятся более центрированными и осмысленными. Значительная часть нашего обычного общения имеет то же притупляющее качество, которое мы отметили, когда речь шла о формах развлечений. Светские разговоры часто осуждаются, и в то же время они могут оказаться гораздо более искренними, чем на первый взгляд более серьёзные и глубокие разговоры. Лёгкое общение редко притворяется чем-то бoльшим, нежели заполнение пространства, тогда как значительная часть разговоров в академической среде, бизнес-среде и других подобных ситуациях деструктивны в своей бездумной объективации человеческого опыта и примитивном предположении о том, что объективный мир — единственная по-настоящему важная сфера жизни. Атмосфера, наполненная скрытым соперничеством за власть над жизнями других, цеплянием за деньги и собственность, небрежным уродованием и убийством надежд и мечтаний, царящая в залах заседаний, в клубах преподавателей, на церковных советах и на встречах сотрудников общественных организаций, куда грязнее и сильнее отравляет жизнь человека, чем городской смог.

Возвращение домой, на родину субъективной центрированности, почти всегда означает некоторое уменьшение привязанности к привычным целям, таким как богатство, собственность, престиж, положение и слава. Некоторые люди в этот момент просто бросают всё, отвергая мир и посвящая себя внутреннему исследованию. Иногда их критикуют за то, что они не вносят прямого вклада в благополучие общества, но в их защиту можно сказать, что они также причиняют меньше вреда, чем многие из тех, кто находится в гуще событий. В конечном счёте такие люди, бросающие привычную жизнь, возможно, вносят вклад в здоровье человеческого опыта. Однако немало и таких, кто продолжает выражать свою верность человеческому роду, тонким или очевидным образом становясь агентами перемен и вместе с другими людьми или группами устремляясь к воплощению того изменения сознания, которое, согласно всё более распространённому мнению, должно произойти, если наш вид хочет выжить и реализовать то, что ему суждено [Bugental, 1967a; 1970; 1971a; 1971b].

Когда мы осознаём свой субъективный взгляд, становится очевидно, какую значительную часть своей жизни мы тратим впустую — на борьбу с демонами, которых сами же создаём, которые являются продуктами нашей отчуждённости от собственного бытия и которых можно полностью победить, если мы перестанем питать свой страх и чувство антагонизма. Этот триумф становится не результатом битвы, а результатом раскрытия осознавания своей истинной природы, так что враг рассеивается в свете подлинного бытия. Грозная и неоспоримая истина состоит в том, что наши культурные институты — церковь, суды, правительство, школы и социальные организации — не справляются со своими задачами, не отвечая требованиям нашего времени. Все они в значительной степени основаны на нашем страхе и недоверии к собственной природе. Будучи отчуждёнными от самих себя, мы возводим защиты, ещё более разобщающие нас, а затем в итоге начинаем обманывать те самые институты, чтобы утвердить свою суверенную, бунтующую идентичность. Именно так клиент возводит стены, отгораживающие его от условий человеческого существования, после чего ему приходится выставлять дополнительные линии обороны, в то время как он снова и снова пытается обрести свободу.

Ощущение трагического в жизни

С точки зрения субъективной центрированности мы видим человеческую жизнь с ощущением трагичности. Уолш пишет: «Я смог увидеть, что моя прошедшая жизнь, жизни других и некоторые нормы общества и психиатрии были узко и трагически основаны на невежестве и страхе». Этот взгляд необязательно сопряжён с ощущением тщетности и безучастности, однако с большой вероятностью ведёт к позиции непривязанности в том смысле, что мы не покупаемся на искажения, которые он обнаруживает. Видя человеческий опыт таким образом, видя те огромные усилия, которые многие люди направляют на то, чтобы быть такими, какими, по их мнению, они должны быть; видя ту огромную заботу, которая почему-то проявляется по обе стороны и в гуще безнадёжности; видя тот огромный поток надежды и преданности, который в значительной части обречён в силу своей неосознанности, — невозможно не ощутить грусть.

Это не означает, что человек, в определённой степени обретший суверенитет, ощущает готовность стать новым Мессией — напротив, обычно присутствует общее ощущение скромности в свете огромных проблем, стоящих перед человеческими существами, и поразительных достижений прошлого. Единственный особый взгляд — это осознание существования абсолютно необходимого первого шага, который почти полностью игнорируется. До тех пор пока мужчины и женщины не примут собственную природу и полностью не осознают того, что являются авторами, а не жертвами своих судеб, все их усилия обречены на провал. До тех пор пока человеческие существа не начнут доверять себе и не будут основывать свои попытки обрести лучшую долю на антагонизме собственной природе, такие попытки не принесут своим творцам ничего, кроме борьбы. Такова трагедия ситуации человека.