Он быстро поднялся на второй этаж и вбежал в просторную комнату, освещенную, несмотря на дневное время, светом большого камина, в котором пылали несколько толстых стволов. Слуги, наученные многочисленными нагоняями и пинками хозяина, быстро принесли два больших кувшина с теплой водой, выбеленные полотняные покрывала для обтирания и сменную одежду.

Быстро умывшись и расчесав длинные, с медным оттенком, вьющиеся волосы, Филипп де Леви надел короткий кожаный гамбезон, подаренный ему отцом перед принятием пострига, затянул на талии широкий пояс, богато инкрустированный золотыми бляхами, прицепил кинжал и надел через голову перевязь меча в добротных и крепких кожаных ножнах. Весь костюм рыцаря практически полностью состоял из двух цветов: желто-золотого и черного, которые и составляли его родовой герб, определенный для их рода самим покойным королем Филиппом Грешником. Штаны-брэ, и те были желто-черными. Филипп, как мог, оглядел себя и остался доволен своим видом. Он поставил поочередно каждую ногу на высокий табурет, оруженосец – совсем еще юный подросток четырнадцати лет проворно прикрепил короткие золотые шпоры к его сапогам, голенища которых также украшали желто-черные цвета, стряхнул, как ему показалось, несколько пылинок с одежд своего сюзерена, и, довольно кивая головой, произнес:

– Ну, вот и все, мессир Филипп. Выглядите просто замечательно…

Филипп посмотрел на него и ответил:

– Надеюсь, портной не сильно переусердствовал с гербовыми цветами? Я, конечно, понимаю, что сейчас такая мода пошла, но, скажи мне на милость, Оливье, не похожу ли я на петуха?..

– Бросьте, мессир… – Оливье, так звали оруженосца, отошел на три шага назад, окинул рыцаря критическим взглядом и добавил. – У вас, мессир, очень славные и скромные цвета. Скажите спасибо, что его величество Филипп Французский выбрал вам только два цвета! А то, стыдно сказать, могли бы быть и в правду, как фазан, если бы, к примеру, носили цвета его светлости де Сен-Поля или, еще хлестче, как у сира де Куси! У меня в голове не укладывается, как они и их портные будут сочетать синие, красные, белые и золотые цвета!..

– Но-но, Оливье, полегче-ка, с гербами столь высокородных рыцарей… – Филипп изобразил недовольную мину на своем лице. – Их гербы, чего спорить, древнее моего…

– Ерунда! – Резюмировал юный оруженосец. Его апломб и максимализм в суждениях, коими Оливье частенько грешил, порой злили рыцаря, но, одновременно, и забавляли его, заставляя вспоминать годы отрочества и юности, прошедших при дворе графа Мишеля де Нанси – старинного друга и боевого товарища его отца. – Зато, мессир Филипп, не каждый из них сможет похвастаться тем, что его герб пожалован самим монархом на поле брани и его владелец ценой своей жизни спасал жизнь помазанника Божия!..

– Все! Хватит! Надоел ты мне, хуже горькой редьки своим неуемным пустомельством…

Дверь комнаты открылась, и на пороге появился слуга, который поклонился и несколько срывающимся от волнения голосом произнес:

– Хозяин, тут, это, гонцы от его милости Сугерия… – он помялся в дверях и, видимо, вспомнив что-то, добавил. – Так мы их того…

– Чего «того»? – Испуганно переспросил Филипп. – Прогнали взашей?..

Слуга – старый, но еще крепкий воин, улыбнулся своим беззубым ртом, и, смеясь, ответил:

– Что вы, мессир! Нежели мы не знаем, как надобно обращаться с государевыми слугами! Мы их, того, в большой зал отвели, подали воду для умывания с дороги, да поесть, чем Бог послал…

– И, что же на этот раз, Бог послал? Надеюсь, не пареную репу?.. – все еще переживая за нерадивость черствость своих слуг и воинов, уточнил Филипп.

– Не приведи нас Господь и его Небесное воинство! – Перекрестился воин. – Все, честь по чести! Мясо, дичь, вино… – Он вспомнил, улыбнулся и добавил, – даже этих, как их там, чертей, скоморохов да певцов велели пригнать из бурга…

– Какого ***, – выругался Филипп на воина, – ты решил посылать за этими скоморохами и клоунами? Вели живо отозвать посыльного…

– Будет исполнено, – воин пожал плечами, поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

– И с такими людьми мне предстоит, не дай Господь, ехать к королю… – тихо произнес Филипп, грустно качая головой. – Смеху-то будет…

– Зато, хозяин, они все, как на подбор, проверенные и опытные рубаки, прошедшие многие кампании под стягом вашего батюшки… – вставил несколько утешительных слов Оливье. Он хитро посмотрел на рыцаря и, прищурив один глаз, произнес. – Сейчас, поговаривают, в моду стали входить «юрисперитусы», которым поручают вести разного рода дела, управлять имуществом, помогать, прежде всего, с поиском денег для крестовых походов, составлять генеалогические древа…

Филипп с нескрываемым удивлением посмотрел на Оливье. Болтливость, живость натуры и неуемная жажда познания всего нового, подчас, восхищала его, но, одновременно, пугала и настораживала рыцаря, который не привык к пустым разглагольствованиям. Филипп больше склонялся к сдержанности в проявлении эмоций, немногословности и рассудительности, хотя, порой, и его охватывало какое-то ранее неизвестное чувство, толкавшее его, словно легкую парусную лодку, рожденную для плавания по рекам, в открытое и бурлящее море жизни полное испытаний, приключений и опасностей. Многие из его старых воинов, живущих в замке и помнивших его мать, тихонько перешептывались, кивая на молодого хозяина, ведь им было просто удивительно наблюдать, как молодой сеньор боролся с генами Лузиньянов, привыкших к интригам, войнам и приключениям. Вот и сейчас, переодеваясь для встречи с гонцами, он тайно переживал, вздрагивал и надеялся, как бы он не скрывал этого, на то, что его призовут ко двору для выполнения какой-нибудь почетной, но до невозможности опасной миссии.

Сплошная пелена молчания, многозначительных вздохов и отведений глаз, сопровождавшая мирскую жизнь его отца, ставшего еще при жизни великим рыцарем и верным паладином короля Людовика Воителя, нет-нет, а прорывалась, открывая удивительные полунамеки, полуфразы, от которых у Филиппа кружилась голова и сбивалось дыхание, а сердце переходило на сумасшедший ритм, готовясь выскочить из груди.

Два других брата, Мишель и Антуан, названные так в честь графа де Нанси и старого рыцаря де Сент-Омера, который и воспитывал юных мальчиков до самой смерти, попали под покровительство самого всесильного Сугерия, забравшего их к себе на воспитание, обучение и услужение. Их судьбы сразу же покрыла тьма тайны и братья, во время своих нечастых встреч, обходили стороной, мялись и бубнили что-то невнятное, едва Филипп начинал расспрашивать их о своем житье-бытье.