Шрифт:
– Ты должен больше молиться, – говорил Годфри, – и читать правильные книги. Я подарю тебе свою Библию. На Рождество. Хочешь?
– Я прочёл её от корки до корки, – признался Вард. – Но мало что понял. Подари-ка мне лучше подзорную трубу! Кеплеровскую [6] или что поновее! Я хочу получше разглядеть, как улыбаются птицы, когда улетают в тёплые страны…
– Как улыбаются птицы? – переспросил Годфри, – Ох, Вард… Улыбка, как и смех, не говорит о высоком уме. Погляди лучше на ворон. Вон, собрались у молодого ильма! Статные и строгие. Они никуда не улетают. Им и здесь хорошо…
6
Телескоп Иоганна Кеплера отличался от обычного сверхновой собирающей линзой в окуляре, что позволяло увеличить его поле зрения.
– Этих-то ты кормишь! – воскликнул Вард. – А кто накормит белых лебедей?
– Ох, Вард! Ты не должен забивать свою голову такими мыслями… – отмахнулся от брата Годфри и пошёл прочь.
– Про подзорную трубу не забудь! А то я попрошу её у Санты! – крикнул Вард, весело присвистнул и давай вместе с Джеком гонять ворон…
На Рождество Вард и правда получил блестящую подзорную трубу с боками цвета кофе с молоком. На красной праздничной ленте было написано курсивом: «Варду Олдмену от Санты. Смотри и увидишь».
А вот Годфри в то Рождество обзавёлся новой полкой для книг и тёплыми вязаными носками.
Так и жили братья – по-разному. Вард часто подшучивал над Годфри, а тот бранил Варда, но всерьёз Олдмены никогда не ссорились. Порой Годфри помогал младшему с уроками. А Вард иллюстрировал «скучные» книги брата. Ему казалось, что внутри слишком много безликих букв и многоточий. Картинки бы исправили это недоразумение.
Когда Вард вырос в большого художника-скульптора, о нём заговорил весь город. Годфри к тому времени стал священником, обзавёлся библиотекой и первыми морщинами мудрости. Родители гордились обоими братьями.
Но тут за отцом и матерью Олдменами пришла тихая старость. Она наведывалась и раньше, только её не пускали на порог. Однако… вот кукушка на часах пропела полночь, и старость сама распахнула дверь в сонный дом.
Перед смертью старики завещали сыновьям дом за разросшимся ильмом, три мешка серебра, привезённого старшим Олдменом из дальних стран, и семейный портрет, где Вард почему-то стоял на цыпочках.
Портрет тот повесили в мастерской Варда. Она располагалась в укромном месте – в подвале родительского дома. И художник мог днями, ночами, неделями не покидать её. Там он фантазировал! Частенько сдабривая свои фантазии каким-нибудь крепким зельем, вроде орехового эля и виски. Да, был у Варда, так сказать, грешок. И ни Годфри, ни кто другой не мог объяснить художнику, что подвальное пьянство – дело неблагородное. Выходить-то на свет всё равно придётся…
Но Вард уже не был тем ростком белоснежного клевера. Он не тянулся к солнцу.
После смерти отца и матушки Вард горевал. И укрывшись от чужих глаз в своём подземелье, пил. Хотя выглядел при этом трезвее трезвого. И продолжал работать. Такая жизнь – во славе, но в питие – вполне нравилась Олдмену-младшему. А он, в свою очередь, очень нравился хорошеньким девушкам, богатым старушкам, дворовым собакам… и даже самому королю, для которого однажды вылепил изящную скульптуру какой-то римской танцовщицы.
Ну а что же Годфри?.. Годфри мечтал построить на месте их старого дома церковь. В память о родителях. Украсить её голосистыми колоколами из серебра и служить ей до скончания своих дней.
Однажды вечером Годфри застал Варда трезвым. И робко попросил о помощи.
– Знаю, ты очень занят, но… Я бы хотел построить церковь.
– Для тебя, брат, я не пожалею времени, – ободряюще ответил Вард.
И с присущим ему любопытством принялся за работу.
Он даже отложил ежегодную осеннюю выставку. Извинился перед престарелыми сёстрами-близняшками Реббитс, которым пообещал портреты с десятком отличий. И попросил миссис Редхер Рыжие кудри больше не беспокоить его своими любовными стихами. Художник чувствовал: его ждёт работа над чем-то поистине монументальным.
И ничто на свете не должно было ему помешать.
Так Вард занялся чертежами. За сутки выдумал план новой церкви и скрупулёзно зарисовал все детали – от сюжетных витражей до мозаичных елейников.
Годфри был поражен! И молил брата продолжать.
Дальше Вард вылепил из китайской глины скульптуры ликующих ангелов. И собственноручно написал несколько икон.
А затем… Вард устал! И вновь вспомнил о своём ореховом эле. Тот поджидал его в потайном шкафу мастерской.
И вот работа остановилась, заглохла, словно гоночная машина на пустыре. А буксира и в километре не сыскать. Годфри страдал. Он снова бранил брата. Стыдил, призывал одуматься. Но Вард уверял, что ему крайне необходим лёгкий отпуск в компании понимающего друга. Так художник отзывался об эле.
Вот только элю было глубоко наплевать на планы Варда, и он решил растянуть их встречу, как и строительство церкви, на десяток хмельных сезонов…
Вард и Годфри не разговаривали. Город наполнился слухами о проклятом местечке за ильмом. Говорили, что там, на кирпичах отца Годфри, время остановилось. Сам же Годфри твёрдо решил отказаться от услуг брата и бросился на поиски нового творца своей церкви.
Но вдруг, как по будильнику, Вард очнулся. И пообещал больше никогда не пить спиртного. Случилось это после его персональной выставки, в честь его же дня рождения.