Позже я понял, что она тоже тосковала о красивой жизни и начинала ее собственными руками и личной инициативой. Впрочем, вскоре, после одного продолжительного отсутствия, под видом ухода к тетке, она стала красть, и я ее выгнал.

Неотвратимое

I

Когда это случилось, Катерина Петровна отшатнулась к стенке автомобиля и с дрожью в голосе спросила:

— Вы меня поцеловали?

Я виновато опустил глаза и вздохнул.

— Зачем вы это сделали?

— Я? Да разве я мог иначе? — почему-то горько вырвалось у меня. — Разве вы не понимаете…

Что она должна понимать — й не знал. Всю дорогу она упорно держала голову на моем плече, машина тряслась, ее голова больно ударялась о мое правое ухо, и все это было очень скучно. Оставалось или внезапно проститься, экстренно остановить машину и поехать одному, или прибегнуть к тому способу сделать поездку более оживленной, к какому я и прибег. От Поцелуя у меня на губах остался вкус килек, которые Катерина Петровна ела за ужином у Чикановых, и неуловимое осязание губной краски.

— Нет, вы должны сказать прямо, — горячо схватила она меня за руку. — вы должны…

— Что, собственно, сказать?.. — думая о том, что я сделал что-то непоправимое, спросил я.

— Почему вы это сделали? Вот это.

— Вот это?

Чем ниже опускается повесившийся человек, тем теснее охватывает его шею веревка. В конце концов с Катериной Петровной мы были знакомы четыре дня и можем быть незнакомыми очень продолжительное время.

— Потому что, — подыскивая тон, бросил я, разглядывая в морозное окошко улицу, — потому что чувство одинокого человека, который ищет выхода…

— Что ищет, выхода?

— Мы, кажется, сейчас приедем… Ходит и ищет выхода… Который ваш номер?

— Мы с вами так еще мало знакомы… Всего четыре дня…

— Помните, что сказал поэт: «Любви все возрасты покорны…» И четыре дня или одиннадцать лет…

Она пододвинулась ближе:

— У вас такой милый голос…

— Да, многие говорят… Шофер… Здесь, здесь… к подъезду.

Вылезая из машины, Катерина Петровна шепнула:

— Послезавтра я снова буду у Чикановых… Ах, зачем вы это сделали…

— Я больше не буду, — робко сказал я.

— Нет, не то… Прощайте… Вы сейчас ляжете спать?..

— Да.

— Когда будете засыпать, вспомните о женщине, которой вы потревожили душу…

— Я извиняюсь… Я. собственно…

— Прощайте…

Ложась спать, я действительно вспомнил об этой женщине.

«Идиот. — мысленно обратился я к себе, — неужели, не сумев отвертеться от этих проводов до дому, ты еще сделал такую глупость…»

С чувством искреннего огорчения я уснул тяжелым, беспокойным сном.

II

Когда во время чая я вышел в чикановскую прихожую, чтобы достать из пальто платок, Катерина Петровна тоже пошла за мной.

— Ты совсем со мной не разговариваешь, — шепнула она, — ты меня мучаешь…

— Правда же, я ничего… — оглядываясь по сторонам, тихо оправдывался я, — вы ошибаетесь…

— Не зови меня на «вы»… После того что случилось, ты имеешь на это право…

— А что случилось? — тревожно спросил я.

— Разве я могу забыть этот поцелуй в машине… Ты мучаешь меня.

— Я, честное слово, не мучаю…

— Милый…

Две руки жарко обвились вокруг моей шеи, и горячий поцелуй откинул меня к груде пальто на вешалке. Притиснутый и беспомощный в чужой прихожей, я даже не запротестовал, а только с ужасом посмотрел на дверь.

— Могут войти…

— Пусть… Пусть… Я никого. не боюсь. Он все равно знает…

— Кто знает?

— Муж. Я ему все сказала.

— И фамилию назвали? — испуганно осведомился я, чувствуя, что мне уже не стоит возвращаться в столовую.

— Нет… Я просто сказала, что я любима.

— А он что?

— Разве ты не видел, какой он сегодня…

— Я же его не знаю… Это высокий такой, бритый?..

— Это Евгений Николаевич… Муж — полный, с усами. За ужином ты сядешь около меня… Хорошо?..

— Хорошо… Хорошо…

— Милый…

— Ради Бога, не надо… Могут…

Когда Катерина Петровна ушла из прихожей, я сел около зеркала на стул и стал думать.

— Ты что здесь уселся? — услышал я голос Чиканова, появившегося в дверях. — Нашел место… Тебе нехорошо, что ли?