Я ускорил шаг. Перед штабом встретил подпоручика Прангова. Он хотел сказать мне что-то, но я сунул ему в руки письмо и крикнул:

— Прочти! Человек это написал.

Он повертел листок между пальцами и объявил:

— Они окружены! Им предложено сдаться. До сих пор нет ответа. Прожженные бандиты!..

— Ты прочти письмо, а тогда и поговорим, — прервал я его.

Прангов взял письмо и начал читать. Сначала рассеянно, потом с интересом.

— Где вы его взяли? — спросил он.

— Солдаты нашли под сбруей лошади.

— А он оказался не прост. Все предусмотрел.

— Прангов!..

— Не горячитесь, товарищ майор. Рассудите хладнокровно. Я вас понимаю, но и вы меня поймите, ведь этот ловкач знает вашу душевность, почувствовал, что вы дорожите им. Потому и сделал на вас ставку.

— А можно все это истолковать совершенно по-другому. Где их окружили?

— Далеко. По всем данным, они являются дезертирами, предателями. Жаль, но факт...

Я позавидовал его убежденности. Поистине человек должен обладать железными нервами, чтобы так хладнокровно рассуждать и оперировать фактами. Такие люди нам тоже нужны.

Взяв у него письмо, я положил его во внутренний карман. Оно оставлено для меня, а я делаю его всеобщим достоянием. Неужели все это от боязни, неосознанной боязни каких-то последствий?

В коридоре штаба мне встретился человек в гражданской одежде, с тростью в руке. Я сразу же узнал его по позолоченному набалдашнику в форме львиной головы. Это был, конечно, полковник в отставке Велев, недавний командир. Он терпеливо ждал, когда я приду. Я не знал, что привело его ко мне в этот зимний день, но в одном был убежден: он пришел не для того, чтобы хныкать или просить о милости.

Увидев меня, он оживился.

— Прости старика, — начал он, протягивая мне руку. — Нет сил откладывать больше. Решил и пришел, убежденный в том, что ты меня не прогонишь.

— Я полагал, что вы вправе уважать себя несколько больше, — не остался я в долгу. Он знал мое отношение к нему, но все-таки пришел, хотя и испытал некоторое колебание, прежде чем решиться прийти.

Я пригласил его в кабинет. Он расстегнул пальто и нахлобучил шапку на набалдашник трости.

— Вы их нашли? — спросил он.

Этот прямой вопрос застал меня врасплох, а он не спускал с меня глаз.

Мне хотелось уклониться от разговора на эту тему, но у него было совсем другое мнение по этому вопросу.

— Обломки. Эрозия. Ржавчина. Это страшная вещь, но и от нее есть лекарство — человеческая рука и человеческий разум. А ты можешь. Ты не сдашься.

Я слушал его и думал о письме ездового. Думал и о ржавчине, разъедавшей душу людей. «Хватит ли у нас времени, чтобы с необходимой осторожностью очистить все от нее, или лучше отказаться от всего того, что годится только в переплавку?» — спрашивал я себя.

Возможно, через какое-то время я пожалел бы об этом, но в тот момент меня охватило желание показать письмо ездового этому человеку, который лучше других понимал солдат. Я вовсе не собирался этим самым найти поддержку своему собственному восприятию, а хотел понять, что чувствуют другие.

Достал измятый листок и подал ему. Велев какое-то мгновение смотрел на меня вопросительно, потом надел очки и углубился в чтение неровных строчек.

Рука его дрогнула, он опустил листок на колено. Потом встал, положил письмо на письменный стол и начал застегивать пальто.

— Так что же? — не понял я ничего.

— У тебя так все осложнилось, а я, старый дурак, пришел занимать тебя разговорами о моей подагре, о моих родовых муках.

— Неужели я вас обидел?

— Извините, молодой человек, но вы не знаете себе цены, — неожиданно перешел он на официальный тон. — Восхищаюсь тем, что судьба одного запутавшегося в жизни юноши не оставила вас равнодушным. А это уже много! — Он пошел, постукивая тростью об пол. Потом остановился в дверях и опять вскинул голову: — Оставайся до конца солдатом, и ты многое выиграешь.

Я задержал его. Не для того, чтобы слушать его слова. Он пришел ко мне по другим делам, а я его совсем сбил с толку.

— Но вы...

Он не дал мне договорить:

— Солдат создает армию. Солдат смело идет на смерть, когда имя командира у него в сердце сливается с именем народа. Этого для меня достаточно. И сыну своему скажу, что в Болгарии были и есть настоящие солдаты. Я сам его оторву от Стефки Делиевой. Сам его заставлю жить, как подобает человеку, а не... — Он замолчал. Вытер лицо здоровой рукой и открыл дверь.