— Боюсь за тебя. Мне так хочется, чтобы все прошло благополучно. Я бы доказал тебе, что ты для меня значишь.

— Мне не страшно, раз мы вместе. — Я испытывала желание обманывать его, лгать ему в каждом слове, чтобы он не почувствовал, что ему грозит.

— Я всегда верил в тебя. И на этот риск пошел только ради тебя.

— Я расплачусь с тобой за эту жертву, — сказала я.

— О чем ты говоришь?

— Я знаю о чем. В конце концов и ты совершишь хоть одно достойное мужчины дело.

Венцемир провел рукой по пересохшим губам и продолжал:

— Нужно было взять с собой и девочку...

Тут моему хладнокровию пришел конец.

— Думай о вещах, которые касаются лишь тебя одного. Иначе будет хуже! — встала я озлобленная, готовая стереть его в порошок.

— Прости! Я не хотел...

— А теперь оставь меня одну. Я устала. — Я прижалась лицом к стеклу окна в надежде, что его холод поможет мне обрести спокойствие.

Венцемир снял шапку. Он не ушел куда-нибудь в другое место, а просто пересел к краю скамейки. Очевидно, так ему было приказано, а может, после долгой разлуки он хотел провести еще несколько минут со мной. Я решила не поворачиваться в его сторону и затихла у окна.

— Сходим! — Это уже голос Чараклийского. У него все те же черные тонкие усики и нахмуренные брови. Он улыбнулся мне. Сколько я его помню, он никогда не любил быть назойливым, поэтому я верила ему больше, чем двум остальным.

Мы сошли на маленькой станции, о которой я никогда прежде не слышала. Когда собрались все вместе, Стефка пожала мне руку в знак благодарности.

Чараклийский развернул небольшую карту, осветил ее карманным фонариком и сказал:

— Надо идти по дороге направо. Это в двух километрах отсюда. А до границы останется пятнадцать. Хорошо, если бы хозяин оказался гостеприимным.

— Я уверена в нем, — откликнулась моя тетя. — Более уверена, чем в вас троих.

Чараклийский снова улыбнулся. Уверенность моей тети доставляла ему удовольствие, она явно забавляла его.

— Мы прихватим с собой его фотографию, чтобы увеличить ее, когда будем на той стороне. А под ней поставим подпись: «Наш спаситель!»

— Чараклийский, будь серьезнее, — одернула его Делиева.

— А как же нам понять ваши слова, мадам? Что мы, рискуем своей жизнью из-за любви к вам?

— Когда все закончится благополучно, тогда и уточним, что такое любовь и кто кого любит, — съязвила она.

— Деньги! — направил луч фонарика ей в лицо Чараклийский.

Стефка Делиева не стала спорить. Вынула из сумки несколько золотых цепочек и протянула их бывшему подпоручику.

— А заложнице? — бросил он взгляд в мою сторону.

И в моей руке оказалась пригоршня золота. Только Венцемир молчал.

— А с ним рассчитывайтесь, когда пожелаете, — не скрыл своего иронического отношения к Венцемиру Чараклийский и снова углубился в карту. — Сейчас, по сути дела, нас ведет Жасмина. Мы разыскиваем ее мужа по весьма спешному делу. Никакой другой легенды. У хозяина попросите сани, и пусть он довезет нас до города, а на худой конец пусть даст нам продуктов на два дня. И не скупитесь, тетенька. Прилично заплатите человеку. То есть я хочу сказать, что вам надо отдать деньги Жасмине, а она сама расплатится с хозяином.

Мне оставалось только удивляться тому, как мастерски они владеют собой. Среди них только я мыслила по-другому. Они торговались, торговались со страстью мелких торгашей и были готовы «осчастливить» и меня.

Когда все уже было уточнено, мы по двое направились к окраине села. Мужчины шли впереди, а мы следовали за ними.

— Возврата нет, не так ли? — спросила меня Стефка после паузы.

— Нет.

— Так я и предполагала.

— Ты никогда не обманывалась.

— И меньше всего в родственниках по крови.

— Я тебя не разочарую. Мое место давно среди вас, — сказала я и испытала при этом такое чувство, будто собственными руками облила себе лицо грязью.

Лай собаки прервал наш разговор. Я пошла вперед. Теперь я вела их, отвечала за группу...

— Кто там? — послышался сонный мужской голос.

— Свои, — откликнулась я. — Будьте так любезны, откройте.

Хозяин помедлил минуту, затем вышел к нам закутанный в долгополый овчинный тулуп.

— Что вас привело в такую позднюю пору? — В его голосе улавливалось явное недовольство, но когда он заметил перед собой женщин, то смутился и сбавил тон. — Господи, в такой холод...

Моя тетя сняла с себя шаль, и он ее узнал, но не обрадовался. Когда мы ему объяснили, куда идем, лицо его просветлело. Он раздул огонь в очаге и прикурил трубку от уголька. Только после этого он начал нас оглядывать по очереди с той деревенской наблюдательностью, от которой ничто не может укрыться.

— Хотим попросить у вас сани с упряжкой, чтобы еще до рассвета попасть в город, — сказала я и протянула руки к огню.

— Что касается упряжки, то найдем что-нибудь подходящее, но в такое позднее время и в такой холод... — заговорил он отрывисто, почесывая затылок.