Так что несмотря на то, что Ляо Фень считался слабейшим не только среди старших, но и младших богов, он…

Генерал не знал, как правильно передать это чувство.

Если бы у времени было лицо, наверное, оно выглядело бы так же, как стоявший рядом с ним старик.

— Снятся, — кивнул генерал. — Иногда. Чаще, чем мне бы хотелось.

— Почему?

Генерал посмотрел на ту же птицу, что и Ляо Фень.

— Потому что страшно, — ответил он. — потому что на войне сны — это очень страшно, мудрец. Когда мы бились у Врат, день за днем, век за веком, эпоху за эпохой, то… к этому все равно привыкаешь. А сны… когда видишь их, они напоминают о всем том, что осталось позади. И это страшно. И больно.

Ляо Фень пригладил бороду и вытянул ладонь. Птица, взмахнув широкими синими крыльями, уселась на неё и посмотрела в глаза мудрецу. Её длинный хвост с волнистым оперением едва ли не касался травы.

— Знаешь, как зовут этого друга? — Ляо Фень провел пальцем по горлу птицы, и та довольно заклекотала.

Генерал помнил, что мудрец называл всех не иначе, кроме как — друг. Даже тварей Грани. Ляо Фень утверждал, что каждый, кто ходит по землям Безымянного Мира — друг. И себе и другим. Потому что их всех, как и близких друзей, объединяла общая цель, но что куда важнее — общая боль.

Генерал не понимал этих слов мудреца. И, тем более, он не понимал, что за боль могли испытывать одновременно простые смертные, боги, духи и демоны.

— Нет, — ответил генерал.

Ляо Фень слегка дернул рукой и птица, расправив широкие крылья, тут же воспарило куда-то в вышину открывшейся вселенной.

Да… иногда генерал забывал, что небо здесь, на Седьмом Небе (дурацкий каламбур…) лишь иллюзия.

— Кецаль, — произнес Ляо Фень. — Первая из птиц. Какие-то смертные называют его духом свободы, а другие — смерти. Но если честно, я не вижу разницы. Во всяком случае не в Безымянно Мире, друг мой.

Генерал не понял и этих слов. Но он уже давно привык к тому, что, порой, чтобы понять сказанное мудрецом, приходилось размышлять над услышанным несколько эпох.

И, что показательно, зачастую даже этого времени не хватало и осознание изреченного Ляо Фенем приходило только после того, как проживешь какой-нибудь эпизод в жизни и вдруг ярко поймешь — вот о чем говорил мудрец.

Словно… словно тот уже прожил все то, что сейчас проживали другие.

— Боги не видят снов, — неожиданно вернулся к изначальной теме мудрец.

— Почему?

Если Ляо Фень говорил о снах, значит так было надо. И значит это было важно.

— Как ты думаешь, что такое сны, друг мой?

Генерал не ответил сразу. И не ответил он и через пять, и через десять минут. Он не знал, что такое сны и никогда не задумывался. Они просто были.

— Сны это варианты возможного, генерал, — спустя чуть ли не полчаса, продолжил мудрец. — Боги не видят снов, потому что у них нет никаких вариантов. Нет других путей, кроме тех, по которым они ступают. Ибо бог — суть себя. У войны не может быть другого варианта, кроме войны, потому что тогда бы она уже не являлась войной. Как и любовь. Или молния. Или солнце. Или путеводная звезда. Или судьба. Или Яшмовый Император. Если они — не они, то это не их варианты, это нечто другое. Совсем иного толка. И потому боги не видят сны.

Генерал слушал и запоминал, но не старался понять услышанного. Он был уверен, что пройдет немало эпох до того, как ему лишь покажется, что он хоть что-то усвоил из сказанного.

— Какие сны тебе снятся, воин? — спросил, неожиданно, мудрец.

— Разные, — ответил генерал.

— А есть ли те, что видеть больнее всего или наоборот… приятнее?

Он задумался.

— Есть такой, — генерал прикрыл глаза, вспоминая сон. — я в нем иду по городу, среди странных дворцов и еще более чудных зданий. По берегу, укрытому серым камнем, о который бьется черная река. Там дует северный ветер и люди никуда не торопятся.

— Ты видел такой город через пруд отражений где-то в Безымянном Мире?

Разумеется, от Ляо Феня не скрылся тот факт, что многие дни и годы после окончания войны у Врат, генерал проводил в саду Дергера, рассматривая отражения в пруду.

Говорят, что тот мог не только показать любое место в Безымянном Мире, но и привести туда. Вот только генерал не знал, куда ему идти…

И, может, поэтому статую, в которую обратили жену Горшечника, поставили именно около Пруда? Чтобы мучить её отражениями всего того, что находилось за его пределами?

— Нет, — ответил генерал, не сводя взгляда с Кецаля, парящего где-то в вышине вселенной.

— Значит это то, что могло бы быть…

— Могло бы быть?

Ляо Фень кивнул.

— Мы видим возможное будущее, прошлое и настоящее не только себя самих, но и тех мест, где оказываемся, друг мой. И лишь Древо Жизни, живущее во снах, видит их сразу все.

— Оно видит сны? — удивился генерал. — Я думал Древо Жизни видит путь времени.

— Когда ты мгновения меряешь обрывками вечности, генерал, то сны и реальность перестают отличаться.