Сглатываю ком в горле, появившийся после слов матери. Я уже знаю, что за разговор меня ждёт. Подозреваю, что одними криками и нравоучениями всё не обойдётся.

— Спасибо, что проводил, Глеб. — Хрипло выдыхаю я. — Увидимся в универе. — Опускаю взгляд, разрывая зрительный контакт.

Нельзя полагаться на Соколовского. То, что произошло вчера — случайность. Единичный сбой в системе. Он — мой давний враг. Тот, кто всегда издевается и высмеивает. Узнай Глеб обо мне ещё больше, появятся новые шуточки, новые причины для того, чтобы ужалить побольнее.

Лучше пусть уходит. Потому что после вчерашнего у меня ложное ощущение, будто рядом с ним я в безопасности.

— До свидания. — В тон маме бросает мажор. — Пока, Арина. — Заостряет внимание на моём имени. И мне кажется, словно я его чем-то обидела.

Я вижу, как парень сует руки в карманы и быстрым шагом спускается по лестнице. Не поднимаю глаза на маму до тех пор, пока шаги брюнета не становятся едва слышными.

— Заходи, чего стоишь. — Грубо бросает родительница, как только мы остаёмся наедине.

Впервые в жизни я хочу, чтобы в квартире обнаружился Олег. При нём мама будет вести себя более-менее сдержанно.

Но мои надежды не оправдываются. В квартире больше никого нет.

В полном молчании я разуваюсь. Стягиваю с себя джинсовку. Ставлю сумку на комод. И всё это под пристальным, осязаемым взглядом матери.

— Жду тебя на кухне. — Говорит таким тоном, что я окончательно убеждаюсь, что разговор будет пренеприятнейшим. Отвратительным. Таким, что мне захочется после него помыться и не раз.

— Хорошо.

Я смиряюсь. В конце концов, это будет заслужено. Пусть и отчасти. Парня водила к себе? Водила. С мамой препиралась? Препиралась. Грубила? Грубила. Телефон разбила? Разбила.

Кого волнуют причины?

Мою руки. Умываюсь. Оттягиваю разговор до последнего. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю: взгляд потухший, под глазами синяки от усталости и постоянного стресса, лицо бледное.

Как я докатилась до такого состояния?

Мама ест жареную картошку, запивая её молоком, когда я захожу на кухню. Она, не отрываясь, смотрит в телевизор. Демонстративно игнорирует меня до тех пор, пока я не усаживаюсь напротив. Только потом соизволяет оглядеть меня с ног до головы. И выражение её лица такое, будто я облита грязью.

— Поверить не могу, что воспитала такую дочь… — Начинает она, а у меня уже на глаза наворачиваются слёзы. Хочется заткнуть уши, как в детстве и не слушать. Закрыть глаза и не видеть родную мать, которая тебя не любит. — Как ты могла так с нами поступить? Как ты могла опозорить семью?

— Мам… — Мой голос дрожит от едва сдерживаемых слёз. — Пожалуйста…

— Не оправдывайся, — отмахивается от меня, как от назойливой мухи. — Мы всё знаем. Да и то, что этот сынок мэра сегодня был с тобой, лишний раз доказывает, что Никифоровна была права. Такая добрая старушка, дай бог ей здоровья. Как хорошо, что она нас вовремя предупредила.

Очень добрая… Прямо-таки мастер спорта по методам порчи чужой жизни и сования носа, куда не просят. Мастер перевернуть ситуацию с ног на голову и выставить её в нелицеприятном свете.

— О чём? — Просто спрашиваю я.

Мне вдруг становится так всё равно. Мама никогда мне не верила, не поверит и сейчас. Даже если я буду на коленях её умолять и клясться в том, что всё неправда.

— О том, что ты пошла по наклонной. Стала как эти… — Она вскидывает руку и морщится. — Проститутки, которые ложатся под любого мужика, у которого денег куры не клюют. Продают себя. Не думала я, что доживу до такого…

Я ожидала услышать что угодно, но не это. Мои глаза становятся размером с десять копеек. Кровь отливает от лица и я не нахожу, что сказать.

Мама вдруг встаёт с уголка, ухмыляется, пытаясь казаться огорчённой, но её глаза остаются спокойными.

— Что, даже не станешь оправдываться? — И не даёт мне вставить и слова, продолжая дальше. — Понимаю. Ведь все факты на лицо. А ведь я до последнего не верила. Но стоило приехать, как горькая реальность свалилась мне на голову. Позор, Арина! Позор! И эти твои белые волосы… — Она с презрением поддевает мою прядь и тут же отдёргивает палец, будто обожглась. — Теперь понятно, зачем тебе нужен был такой вульгарный вид. Товар должен быть презентабельным. Понимаю.

Она кивает головой, совсем не понимая, как сильно жалит. Как глубоко задевает меня, не просто раня, а растаптывая.

— Неужели ты поверила в тот бред, который тебе наговорила Афанасия Никифоровна? — Сжимаю двумя пальцами переносицу, чтобы удержать слёзы. Мама терпеть не может, когда я плачу, приходя в ещё большее неистовство. Считая, что я, таким образом, пытаюсь ей манипулировать. — Мам? Ты, правда, в это веришь? Что я на такое способна? — Поднимаю взгляд и пытаюсь воззвать к ней.

В последний раз.