Проснулся Борис с тяжёлой головой в незнакомой комнате, а рядом с ним на широкой кровати лежала какая-то женщина. Стараясь скрыть охватившее его смущение, он быстро оделся, ополоснул лицо над стоявшим в углу умывальником и умчался на работу. Его соседка лежала, не шевелясь, отвернувшись к стене, – спала или делала вид, что спит.

Борис примчался на работу в Зернотрест за час до начала, взял ключи у уборщицы и мрачно уселся за свой стол. Голова его трещала. Несмотря на то, что он беспрерывно курил, никак не мог окончательно прийти в себя. Его всё время мучила мысль, как он провёл эту ночь: просто ли пьяный заснул в чужой постели или совершил какую-либо грязную и позорную глупость. Воспоминание об этой ночи угнетало его, ему было мучительно стыдно, ведь он был женат уже семь лет, любил свою Катю, и до сих пор ему даже и в голову не приходило иметь близкие отношения с какой-то другой женщиной. Участвуя во вчерашней гулянке, Борис наивно полагал, что дело ограничится просто весёлым времяпровождением. Если он действительно имел близость с той женщиной, которая спала в его постели и которую он даже не рассмотрел как следует, то случившееся было не только неприятно, но грязно и позорно.

Но вот появились Яковлев и Афанасьев. По их насмешливым подмигиваниям Борис понял, что всё было не так невинно, как он в душе надеялся.

– Ты что так рано убежал? – как ни в чём не бывало спросил Яковлев. – А мы ещё чаю попили. Твоя тебя вспоминала, – продолжал он.

– Да идите вы со своими проститутками ко всем чертям! Напился, как дурак, сам не знаю, чего натворил…

– Ну чего ты натворил? – вмешался в разговор Афанасьев. – Подумаешь, святоша какой! Хватит из себя невинную барышню корчить. Готовь-ка лучше деньги, сейчас Романовский нам командировочные выпишет, и мы в Новопокровский совхоз поедем. Вчера вечером ему Березовский звонил, они там чего-то напортачили, исправлять надо. Жаль, что уезжаем. Передай девчатам, чтоб не скучали, мы тебя заместителем оставляем!

Этого уже Борис выдержать не мог, он так стукнул кулаком по столу, что все лежавшие на нём бумаги и счёты полетели на пол. К нему подошёл Романовский:

– Тише, тише, товарищ Алёшкин. Чего это вы разошлись? Ну, выпили вчера лишнего, ну, там ещё чего-нибудь набедокурили, а шуметь-то зачем? Этим дело не исправишь… Вот, выдайте нашим инженерам на командировку, а сами отправляйтесь к маклерше – той, что около собора живёт. Она мне звонила, кажется, что-то нашла.

Молча выдав Афанасьеву и Яковлеву необходимые деньги, Борис запер сейф и уныло побрёл в направлении того дома, где жила маклерша. Мысли о содеянном не оставляли его. Он твёрдо решил скрыть от Катеринки своё падение. Изменой жене позорное и глупое происшествие никак не могло считаться, ведь он не только не любил эту случайную женщину, но даже не знал её фамилии или адреса. Ночью он был пьян, а утром, угнетаемый стыдом и угрызениями совести, он с такой поспешностью покинул ставшую противной и ненавистной квартиру, что даже не обратил внимания ни на номер дома, ни на улицу, на которой тот стоял. Помнил только, что этот дом был где-то недалеко от конторы, так как до работы он добежал за каких-нибудь 15 минут. Проклиная себя за легкомыслие, а своих не очень-то порядочных товарищей за вовлечение в пьянку, он решил как можно скорее найти хоть какую-нибудь квартиру и перевезти жену и дочь.

Маклерша, жившая около собора в большом доме на третьем этаже, встретила Бориса как старого знакомого. Она, видимо, уже удостоверилась у Романовского, что это серьёзный наниматель нескольких квартир. Её устраивало и то, что он пришёл один, а не с целой компанией: очевидно, разговор с глазу на глаз ей больше нравился. Она дала Алёшкину около десятка адресов в самых различных частях города и предупредила, что за каждую снятую квартиру ей следует заплатить 25 рублей (деньги по тому времени немаленькие). Помня заверения Романовского, что оплату маклеров берёт на себя стройотдел, Борис ничего не возразил. Он забрал бумажки с адресами и направился путешествовать по Краснодару.

Города он не знал, и поэтому добирался до указанных адресов с помощью многочисленных расспросов прохожих, иногда сделав лишний крюк. На то, чтобы обегать все адреса, пришлось потратить три дня. Наконец, он подобрал квартиры как будто всем нуждающимся. Афанасьеву, согласному на любое жильё, лишь бы оно было в центре города, Борис снял маленькую комнатку в коммунальной квартире в доме на улице Красной, со всеми удобствами, в десяти минутах ходьбы от Зернотреста; договорился с хозяевами квартиры о том, что оставит задаток в размере месячной платы. За комнату они просили 20 рублей в месяц с оплатой за полгода вперёд. Впоследствии Афанасьев и жил в этой комнатке.

Двум инженерам-строителям нашлись недорогие подходящие квартиры в станице Пашковской. Ещё перед отъездом Алёшкина из Армавира, эти товарищи предупредили, что они желают иметь жильё на каком угодно расстоянии от работы, лишь бы подешевле.

По сведениям, полученным Романовским от Березовского, трое из намеченных к переводу сотрудников, узнав про трудности с проживанием в Краснодаре, вообще отказались от переезда, так как имели в Армавире хорошие квартиры. Таким образом, к концу третьих суток оставались неустроенными только Яковлев и сам Алёшкин. Правда, Борис забронировал для себя довольно большую комнату, тоже почти в центре города, но на первом полуподвальном этаже – сырую, тёмную и выходившую дверями прямо во двор. Комната эта была в доме Коммунхоза. Хотя своей невзрачностью и неприглядностью она прямо-таки пугала его, он всё-таки с хозяйкой договорился, дал ей пять рублей задатка и, так как пока для себя ничего другого не нашёл, оставил там и свою старую кожаную куртку. Ходить в ней по городу было жарко, а оставлять её в том месте, где они жили сейчас, он не хотел: Березовский предупредил, что оставленные вещи исчезают со сказочной быстротой, в чём он убедился на собственном опыте.

Алёшкин отправился по последнему адресу – на улицу Базовскую в дом № 128. Под этим номером значился небольшой саманный домик с хорошим двором и огородом. В нём сдавалась маленькая квартира, состоявшая из небольшой комнаты и крошечной кухоньки. Окна комнаты выходили на улицу. К большому разочарованию Бориса, старушка – хозяйка дома наотрез отказалась пустить квартирантов с детьми. Узнав, что есть ещё второй съёмщик Яковлев, у которого семья состоит из двух человек, она согласилась сдать квартиру ему. Получив задаток за полгода вперёд, старушка стала более приветливой и разговорчивой и сообщила, что по соседству, в доме № 130, в ближайшее время освободится квартира из двух комнат и что хозяин, вероятно, согласится её сдать и семейному, если ему тоже заплатят вперёд. Алёшкина это очень устраивало, тем более что присмотренная им до этого комната, по правде говоря, для жилья была попросту непригодна, да ещё и хозяйка предупредила, что помимо платы за квартиру придётся дать солидный куш управдому, чтобы тот разрешил прописать новых жильцов. Этот расход никакими сметами не предусматривался, и поэтому он лёг бы целиком на плечи Бориса. Дом же на Базовской № 130 был частным, и тут всё зависело от воли хозяина.

Вскоре вдвоём со старушкой они уже были в соседнем дворе, в той квартире, которая освобождалась. Дом, как и большинство домов этой улицы, был построен из самана, крыт черепицей и мало чем отличался от обыкновенной украинской мазанки. Однако он был длинным и состоял из трёх квартир. Две из них – одна в глубине двора, другая фасадом на улицу – были почти одинаковой величины и состояли каждая из пары комнат, маленькой кухни и сеней. В квартире, выходившей на улицу, крыльцо было общим с хозяйским. Квартира хозяина располагалась в середине, она состояла из комнаты и кухни, здесь имелись земляные полы, хотя в остальных квартирах – деревянные, крашеные. Комнаты в освобождавшейся квартире были невелики и, как весь дом, низенькие: одна выходила двумя окнами на улицу и двумя во двор, имела примерно 12 квадратных метров площади, к ней примыкала вторая – в два раза меньше, с окном на улицу. Внутренние стены обеих комнат составляли стенки плиты, около которой имелся узкий проход, соединявший маленькую комнату с кухней. Единственное окно кухни выходило в промежуток между домами 128 и 130. Её размеры были не больше четырёх квадратных метров, из которых третью часть занимала плита. Дверь из кухни, как и из первой комнаты, вела в сени.