Все это, конечно, не означает, что этнические различия между англосаксами и поселявшимися в стране скандинавами стерлись абсолютно. Так, например, повествуя о восшествии на престол Хардакнута (сына Кнута) в 1040 г., Уильям Малмсберийский указывает, что его «согласно выбрали англы и даны» [244] . Этнокультурные особенности и традиции сохранялись у скандинавов в Англии, вероятно, еще на протяжении жизни многих поколений, к чему располагала статичность средневекового общества. Об этом можно говорить и на основании данных по Руси, где подобные особенности у потомков поселенцев-норманнов оставались вплоть до XIV в. [245] Однако проблема собственно межэтнического противостояния исчезла. Выражаясь попросту, англосаксам и скандинавам нечего было делить, живя в одном государстве, с одинаковыми правами, ценностями и укладом жизни. Хотя сама Империя Кнута распалась вскоре после его смерти, а в Англии в 1042 г. снова пришла к власти уэссекская династия в лице Эдуарда Исповедника, именно в Англии этническая политика Кнута достигла наиболее видимого успеха. Последующий период английской истории перед нормандским завоеванием (1042–1066) характеризовался распрями между локальными аристократическими группировками во главе с крупными эрлами, которые включали в свой состав и англосаксов, и скандинавов, и англо-данов, а также появлением нового — нормандского — фактора в политической истории страны, но никак не англо-скандинавской враждой. Напротив, правомерно говорить о постепенном складывании англо-скандинавского этнокультурного поля, в результате чего скандинавы стали сперва этнографической группой, а затем — составным элементом складывающейся английской народности. Однако, этот процесс был осложнен нормандским завоеванием, которому посвящен следующий большой раздел данной работы. Что же касается пребывания Англии в составе Империи Кнута в качестве центра этой империи, то в заключение можно сказать, что подобная роль Англии была определена самим ее уровнем социально-экономического и культурного развития, наиболее высоким среди стран северо-западного региона Европы.

В заключение данного раздела коснемся темы восприятия современниками и более поздними авторами событий, связанных с датским завоеванием и правлением Кнута Великого. С сожалением приходится констатировать, что, в отличие от нормандского завоевания, отзывов современников по поводу этих событий сохранилось не в пример меньше, притом довольно однообразных и скупых на информацию. Связано это, очевидно, с тем, что, как уже говорилось, потрясения, вызванные нормандским завоеванием, заслонили собой для авторов второй половины XI–XII в. более ранние события; а ведь большая часть источников по ним, включая скандинавские саги, датируются этим, а то и более поздним временем. Что же до англосаксонских хроник, то их информация крайне лаконична и лишена аналитического характера. Поэтому при желании выяснить непосредственное отношение современников к датскому завоеванию, Кнуту, и т. д., чаще всего приходится довольствоваться пушкинской строчкой «народ безмолвствует» и полагаться на косвенную информацию, что и было проделано выше.

Отзывы и оценки средневековых авторов относятся в основном к личности Кнута как монарха. Поскольку практически все эти авторы являлись духовными лицами, внимание они заостряли преимущественно на его образе «христианнейшего короля», оказавшего массу благодеяний церкви и прославившегося своим благочестием. Флоренс Вустерский, Уильям Малмсберийский, Адам Бременский, безымянный автор «Похвалы королеве Эмме» практически в один голос говорят о его покровительстве церкви, строительстве им монастырей и храмов, участии Кнута в религиозных церемониях, поездке в Рим. Автор «Похвалы королеве Эмме» называет его защитником вдов, сирых и убогих, утверждает, что Кнут искоренял дурные законы и насаждал справедливые [246] . Титмар Мерзебургский, упоминая о разгроме Кнутом пиратской эскадры викингов у берегов Англии в 1018 г., восторженно замечает: «Тот, кто прежде был вместе с отцом (Свейном Вилобородым. — М.Г.) захватчиком и разорителем страны, теперь стал ее единственным защитником» [247] . Между прочим, Уильям Малмсберийский противопоставляет Свейна и Кнута; если первый, по его мнению, был не столько законным королем завоеванной страны, сколько «жестоким тираном», смерть которого была божьей милостью, то второй, наоборот, являлся образцом мудрого, справедливого государя, старавшегося во всем уравнивать англосаксов и датчан; последним, по словам Уильяма Малмсберийского, Кнут даже «меньше доверял власти», чем англосаксам [248] . Автор «Похвалы королеве Эмме» также подчеркивает, что Кнут всячески заботился о поддержании мира, правопорядка и спокойствия в пределах своей державы [249] , что было весьма насущной проблемой в условиях богатого бесконечными войнами и насилием Средневековья, особенно если вспомнить бурный период английской истории от первых набегов норманнов до воцарения Кнута.

На основании всего этого можно заключить, что правление Кнута Великого характеризовалось относительным спокойствием, внутренней стабильностью и процветанием. Роль «отца нации», по всей видимости, вполне удалась Кнуту, а от личности монарха в государствах раннего Средневековья (да и не только) зависело, как уже говорилось, весьма многое. Нельзя не заметить, что в царствование Кнута сколько-нибудь явные внутриполитические конфликты отсутствовали, чего нельзя сказать о правлении другого завоевателя Англии — Вильгельма Нормандского, о котором и пойдет речь далее.

Глава II.

Политическая история нормандского завоевания Англии

Какова была политическая ситуация в регионе, ставшая фоном для нормандского завоевания? Как уже отмечалось выше, Английское королевство в середине XI в. после частых смен правящей верхушки и периода датского завоевания (Империя Кнута), было в известной степени формальной категорией. Нахождение в эпицентре бурных этнополитических процессов Северо-Западной Европы отнюдь не способствовало укреплению единого английского государства, а, наоборот, вело к политической раздробленности, именуемой в западной историографии удачным термином «регионализм». Власть короля на местах была тем слабее, чем дальше эти места находились от Лондона или Винчестера [250] . Если X в. характеризовался централизаторскими усилиями Уэссекса, то теперь, после распада Империи Кнута, у англосаксов практически отсутствовало государственное единство, не говоря уж о национальном [251] . «Регионализм» не возник случайно и вдруг; он подкреплялся теми самыми существенными культурными и социально-экономическими различиями в уровне развития областей, о которых говорилось выше. На юге Англии шло интенсивное развитие феодальных отношений на базе мелкопоместного землевладения, причем уровень развития этих отношений здесь не уступал континентальному «эталону», разве что система вассалитета не была так четко структурирована, как по ту сторону Ла-Манша. Английский феодал — тэн — держал землю от короля, служил в ополчении (фирде), платил налоги и в целом мало отличался от своего европейского собрата в классическом виде времен Карла Великого. При этом англосаксонскому феодализму были чужды такие пороки феодализма континентального, как, например, право частной войны (оформленное юридически), принцип «вассал моего вассала — не мой вассал», подрывающий военно-политическое единство правящей элиты. Таким образом, уэссекский феодализм был не менее высокоразвитым, чем континентальный; разве что самобытность англосаксонской культуры придавала ему своеобразный местный колорит [252] .

Однако, что касается других областей Англии, там ситуация была иной. В бывшей Области Датского права (значительная часть Мерсии, Нортумбрия, Восточная Англия) социально-экономический уклад определялся преобладанием свободного крестьянства с неотчуждаемыми земельными участками. Как отмечает Стентон, если на Юге почти каждая деревня имела своего лорда, то на Севере и в Восточной Англии для крестьян не было господина рангом меньше короля, эрла или архиепископа [253] . Вместо служилых феодалов южного типа здесь тон в политической жизни задавала местная родовая знать, патриархальная аристократия, мало чем обязанная королю и всегда обладавшая известной степенью независимости. Отсутствие права феодальной войны здесь с успехом восполнялось многовековой практикой междоусобиц, которые Дуглас называет традицией «злого и варварского прошлого» [254] . Во главе местных группировок знати стояли эрлы. Если обратиться к континентальной иерархии, то эрлство (earldom) — это аналог европейского маркграфства; изначально они создавались королевской властью на постоянно меняющихся границах Англии в эпоху ее объединения в IX–X вв. [255] Поскольку королям было логичнее опираться на местную знать в вопросах защиты границ, эрлства обладали известной самостоятельностью в военно-административных вопросах, которые надо было решать оперативно, на местах. Но со временем эта самостоятельность превратила эрлства в почти независимые территориально-политические образования, лишь формально подчинявшиеся королю и ведшие подчас борьбу за престол, как и в царствование Эдуарда Исповедника. Так, сын Годвина — фаворита Кнута — Гарольд, будущий герой событий 1066 и король, был эрлом Уэссекса. После распада Империи Кнута эрлства были уже не пограничными форпостами, а скорее наследственными владениями аристократических фамилий, проталкивавших в междоусобной борьбе интересы, естественно, местных группировок знати. Порядок передачи эрлской власти не был регламентирован: в XI в. мы видим и ее наследование, и назначение эрлов королем, и выборы их местной элитой (при формальном окончательном утверждении королем). В целом, похожий пример в Европе дает Австрия, превратившаяся из маркграфства в независимое герцогство. Впрочем, некоторые эрлства сохраняли свой пограничный характер (например, Нортумбрия). Но тенденция к их окончательному превращению в «удельные княжества», не подчиняющиеся центру, но влияющие на центр, усилилась. Почти каждый эрл имел свой двор, уитенагемот и другие атрибуты монарха. (Непосредственное же управление на местах осуществлялось через развитую систему местного самоуправления, мало нуждавшуюся во вмешательстве сверху, из центра). В борьбе за власть эрлы не брезговали помощью иноземных наемников и пиратов — викингов, фламандцев — разорявших страну [256] .

В этнокультурном плане население бывшей Области Датского права тяготело к языку, обычаям и нравам своих предков-викингов. Именно население этих районов — Йоркшира, Восточной Англии, и т. д. — активно поддерживало все крупные операции скандинавов, начиная с борьбы против Уэссекса в середине X в. и кончая датскими рейдами против нормандцев уже в 1069–1075 (см. далее). И в культурном плане, и в политических пристрастиях земли бывшего Денло были ориентированы больше на Скандинавию, чем на Уэссекс, что было результатом обширных процессов колонизации и взаимной англоскандинавской ассимиляции IX–XI вв. Типичный пример — все та же Нортумбрия, яркий образец «регионализма», в XI в. представлявшая собой, по сути, независимое герцогство, разделенное к тому же на датский [257] Йоркшир (Дейру) и англскую Берницию; каждая из этих частей имела свою правящую династию и столицу (Йорк и Бамбург), и объединил их лишь в 1042–1043 гг. Йоркский эрл Сивард, убив эрла Берниции Эдвульфа [258] . Таким образом, местная политическая жизнь замыкалась сугубо на местных же проблемах: тут были свои правители, свои войны, своя борьба за власть, и т. д. И все это не имело почти никакого отношения к столице Англии или к королевской власти, признаваемой лишь номинально, и к общегосударственным делам вообще. Центр оказывал здесь минимальное влияние. В целом, характеризуя феномен «регионализма», обособленности крупных областей Англии от центра и друг от друга до нормандского завоевания, Стентон считает, что архаичному социально-экономическому укладу на местах соответствовали архаичные, варварские формы государственности [259] . Можно несколько подкорректировать эту характерную для «англо-норманистов» точку зрения, верную по содержанию, но грубую по форме: для Стентона и других континентальный (а еще уже — французский) феодализм виделся идеалом исторического прогресса в Средние века, а все иные варианты — «отклонением от нормы». Мы не разделяем эту точку зрения, поскольку в отставании от лидера прогресса нет ничего постыдного — все не могут развиваться одинаково, — а самобытность вовсе не означает что-то плохое, особенно если учесть тот факт, что англосаксонская культура, в высшей степени самобытная, была в чем-то и выше континентальной [260] . Другое дело, что англосаксонская государственность была менее развитой, чем в той же феодальной Нормандии; но такая самобытность, патриархальность выглядела вполне нормально в контексте германской Северной Европы, «мира викингов», к которому Англия, по большому счету, и принадлежала до 1066 г. Все характерные черты исторического бытия этого германского мира прослеживались и в англосаксонской Англии: крепость патриархальных отношений, преобладание свободного крестьянства, позднее развитие государственности и феодализма в его «французском» виде (да и то преимущественно в Уэссексе, наиболее близком по многим чертам развития к континентальным государствам). Таким образом, политическая жизнь донормандской Англии текла в своем обычном русле, как и 5 веков до того; ослабление центральной власти было лишь обычным колебанием исторического маятника, за которым могло последовать ее усиление, как уже было в X в. Что касается «мира викингов», то еще Грин подчеркивал, что те же датчане (количественно преобладавшие в скандинавской экспансии в Англию) являли собой как бы «вчерашний день» самих англосаксов, будучи выходцами даже с одной с ними прародины; схожие язык, нравы, культура, обычаи — все это сделало процесс взаимной ассимиляции быстрым и особенно прочным, означая для Англии скорее смену династий, чем уклада жизни [261] . В предыдущих главах нашей работы мы выяснили, что англо-скандинавские межэтнические отношения далеко не ограничивались схемой «завоеватели — завоеванные».

Какова была этнополитическая картина региона в целом накануне нормандского завоевания? Без ее рассмотрения нельзя обойтись, поскольку соседи Англии принимали самое непосредственное участие и в событиях 1066–1074 гг., и не только в них. Выше уже говорилось о тенденциях английской внешней политики того времени; рассмотрим их поподробнее.

Если история датского завоевания Англии в первой половине XI в., увенчавшаяся образованием Империи Кнута, была освещена выше достаточно подробно, то борьба с кельтами в этот период почти не рассматривалась, тогда как кельтский фактор в английской внешней политике был немаловажен на протяжении всего Средневековья. Впрочем, что касается, например, Ирландии, то в XI в. проблемы на этом направлении исходили не от кельтов, а от викингов, преимущественно норвежского происхождения, плотно заселивших в IX–X вв. восточное побережье острова и создавших там ряд городов-государств, крупнейшим из которых был Дублин; в X в. дублинские конунги даже воцарились в Йорке, сменив датскую династию [262] . На протяжении XI в. редкая война и регионе обходилась без участия ирландских викингов, охотно шедших в наемники.