– Какие? Все не упомню… – захватив за горло попугая своей могучей рукой, в недоумении почесал клювом птицы свою голову Добрыня.

– Ну, эти… травные… вот, – сдвинув брови, подсказал соратнику Владимир.

– А-а, в месяц травный по улучшению жизни славян которые?

– А какие ещё у меня на ум идут в мирное-то время? Всё о народе, всё о людишках… Вот они самые… – вздохнул Владимир и, присев на топчан, рукой махнул девкам в сторону двери. Девки, прикрываясь спереди мехами, соскользнули с топчана и, сверкая ягодицами, исчезли за дверью. Раньше них незаметно исчез Прокопий.

– Последний указ был про этих вот, – кивнул Владимир вслед девкам.

– А-а, вспомнил, вспомнил… – просветлел лицом Добрыня и тут же нахмурился. – Так, Вова, откуда ж я тебе столько девок непорченых в каждом городе соберу? Триста девок… А почему не пятьсот или тыщща?

– Ох, смотри у меня! Народ бунтовать будет, коли моими указами дружина с боярами зады свои вытирать будут… – погрозил Добрыне пальцем Владимир. – Хотя тыщща, поди, многовато будет… – хлопнув рукой по топчану, задумался князь и продолжил свои познания в счёте. – Пятьсот – это скоко будет?

– Ну, кажись, ровно половина от тыщи будет, если грамотеи не врут, – отмахнувшись попугаем от летающих перьев, подсказал Добрыня.

– Не-а, я что, жадный, что ли? Давай триста. Это всяко поменьше… – великодушно решил князь.

– Ну, Вовка, Чернигов я, там, понимаю, Киев само собой, Муром куда ещё не шло… – закручинился воевода, услышав поставленную ему задачу. – Но в остальных городах ихде я столько девок непорченых возьму, коли в городе каком всево-то тыщщи три жителей? Со стариками, мужиками, бабами и ребятишками?

– Триста, я сказал! Князь я али не князь? – топнул ногой Владимир. – Ступай давай и воли моей не перечь! А птису передай кашеварам, с яблоками и сливами пусть приготовят.

Добрыня тяжело вздохнул, в тот же самый момент в последний раз вздохнул и попугай в его руке. Добрыня, покачав головой, оглядел птичку и вышел из горницы. Во дворе он знаком подозвал к себе счетовода дружины:

– Слышь, Беня, это – на кухню, – протянул он попугая со свёрнутой шеей счетоводу, – пусть обжарят как следует, а к тебе вопрос: что делать будем с его указами травными? (Любят на Руси с давних пор май месяц за чудные ожидания не пойми чего в его днях). Поэтому дабы не расстраивать читателя его провалами в памяти в пересчётах на современный лад, сразу отсюда и далее, уточнять будем по-хорошему – «майскими».

– А что не так? – хмыкнул счетовод, заглядывая за плечо Добрыни туда, где корчился от беззвучного смеха Игил.

– По триста девок требует себе в постельку в городе… каждом. Да где ж их столько набрать?

– Тю, ерунда какая… – беззастенчиво высморкался счетовод. – Да мы с казначеем и не такое выпутывали и запутывали. Давай, как всегда, чтоб всем жилось хорошо.

– Да как же это сделати? – нахмурился Добрыня.

– Проще уж некуда. Ведь в таком деле что главное? Главное – воле не перечить, воле князюшки! – подняв испачканный соплями указательный палец, многозначительно произнёс счетовод, потом, обтерев его об себя, добавил: – Даже в самом маленьком городище девок двадцать наберём? Наберём. Придёт князь, а они перед ним туды-сюды, сюды-туды… Кто их там посчитает? А за ними, в отдалении, пустим всё бабское отродье этого поселения хороводом для пущей важности… и для счёту. Захочет князь, ну и че? Ну, две, ну, пять, но больше десяти девок с ним в горнице какой не поместятся! А остальных с миром по домам, к мужьям да к детям…

– Непорочных требует! – в бессилии разжал кулаки воевода и уныло покачал головой.

– Ой, вей! – прикрыв глаза, запричитал счетовод. – Я тя умоляю, девкам пригрозить, дабы порочность свою скрыли, и всё! А девки, сам знаешь, такую невинность могут себе удумать и тебе подсунуть, княже не горюй! Вокруг пальца обведут кого хошь! Есть у меня такие на примете – мамой поклянутся в чём угодно. Только плати!

– Да, – глубокомысленно согласился со счетоводом Добрыня, – а как же…

– Триста, Добрынюшка, – удивляясь недогадливости собеседника, затараторил счетовод, – триста девок, правильно? Ему двадцати хватит, а остальных? Остальных кормить-поить, одевать-обувать, бусы да кокошники, серьги да ленты всякие? Сколько это будет? Ой, май вей, тебе на коняку новую, седло с серебром, дочкам твоим на приданое хватит… И нам ещё с казначеем на пару шуб останется. И это… И это только с одного… С одного города…

– Драть всех почём зря придётся. Народ ведь неразумен… – сморщился Добрыня.

– Так а ви на шо? – удивился счетовод. – Мы же не с бояр каких драть это всё будем, а с людишек!

– Да с бояр хрен што сдерешь… Мы вон в прошлом годе с Вовкой налог на них хотели удумать, даже не успели толком как его и назвать, и на какие нужды, а бояре все врассыпную, да по заморским странам попрятались. Хотел было я порядок навести… Да ты сам всё помнишь… – махнул рукой Добрыня.

– Да-а, спасло тебя тогда только чудо. Когда князь с родственниками да с другими удельными князьями тебя повесить захотели. И на непорочную службу твою не посмотрели… Вовремя басурмане поспели. Поспеть поспели, а воевать не с кем – воеводу к дубу волокут. Как басурмане орали… как орали! – покачал головой счетовод. – Пришлось князю помиловать тебя.

– Да, было дело… А Вовка-то даже верёвку шёлковую… дорогущую из своих закромов для меня не пожалел! – горделиво поднял указательный палец Добрыня. – Можно сказать, от сердца оторвал…

– Да уж… Тут тебе и почёт, и уважение… – согласился счетовод, приглаживая свои пейсы.

Вечером главным блюдом стал Теодор с яблоками. Да, это вот люди ничему не учатся. Даже на своих ошибках. А вот сородичи Теодора поняли всё сразу и правильно: попадая к людям, они тут же притворяются тупыми и необразованными. Только самые мелкие из них, в которых никакое яблоко не засунешь, продолжают просвещать человека житейскими разговорами. Да-а, всё не впрок людям…