Шрифт:
– Эт че, противозачатошное капище мы им соорудили? – вздрогнул от свершившейся несправедливости Владимир. – И бесплатно?!
– Вовка, да если б токо девки с парнями… Так воры шо удумали, шо за кражу им ниче не будет, ежели голую задницу на капище Перуну показать…
– Ты че мелешь? – Владимир аж привстал от такой новости.
– Да, Володь, мол, пожалеет Перун твою голую нищету и закроет своей задницей твой проступок перед людишками.
– Так… Вот же хитрожопые… – удивленно снова покачал головой Владимир.
– Володь, а про душегубов и вовсе молчу… – пожал плечами Добрыня и отвел глаза в сторону.
– Шо такое?
– Так убивцы тащат убиенного на капище, бросают и всё, – развел руками Добрыня.
– Как всё? – уставился на воеводу Владимир. – И боги молчат?
– Так… Мол, убиенный в жертву себя принес богам. А пока разберёмся, какому богу покойник принадлежит, – душегубов и след простыл, да и наказать нельзя за жертву богам!
– Да-а… – озадаченно открыл рот Владимир.
– А с иноземцами как? – с удрученным видом пробормотал Добрыня, понимая, что окончательно рушит доброе мнение князя не только о своём народе.
– Чё-чё? А с ними шо не так? Громче говори… – повернув голову набок, обреченно спросил князь.
– С иноземцами… Не хотят они за свои душегубства, воровство, обманы по нашим обычаям отвечати. Говорят, што прокляты они будут, если их мы по нашим законам осудим.
«Шо-то надо менять… – задумался Владимир. – Ни дня тебе покою с этими людишками. Чем-то их занять надобно». А вслух, похлопав воеводу по плечу, посоветовал:
– Ступай, Добрынюшка, ступай, ступай. Отдохни…
Вечером Владимир присел на своей лавке в трапезной, ожидая собрания своих бояр и воевод. Снял с себя сапоги и портянки и с блаженством растянулся на лавке, вытащив из-под себя забытое кем-то веретено для пряжи. Хлопавшая дверями челядь мешала ему, неспешно вспоминающему накопленные заботы, размышлять. Дождавшись очередного пробега мимо него, он запустил в девку с парнем веретеном, завёрнутым в портянку. (Ну не любил князь громких звуков в воспитательных целях). Девка взвизгнула и опрометью скрылась за дверью. А парень, охнув от неожиданности и держась за ушибленный бок, оглядываясь на князя, медленно вышел вслед и тихо прикрыл за собою дверь. Вместе с ним улетучились и мысли в голове Владимира. Он с досады тяжело вздохнул и незаметно для себя задремал.
Вечером в трапезной было, как обычно: бояре младой дружины негромко галдели, обсуждая блюда, состряпанные новыми поварами, предвкушали следующие незнакомые и по-своему вкусные новинки. Изредка князь, что-то вспомнив, спрашивал кого-то о чём-то, получал ответы от чавкающих друзей и гостей и миролюбиво согласно кивал. После пира он нетрезвой походкой добрался до светлицы, где его должна была ожидать Амалия. Но её он там не застал. Махнув рукой, он пошел по переходам в свою опочивальню. Спал Владимир в одиночку обычно крепким сном, но недолго. Проснувшись затемно, он, подложив под голову свёрнутую мягкую медвежью шкуру и глядя в предрассветный сумрак за окном, вернулся к своим дневным размышлениям:
– А слова-то замысловатые какие были – перегонный куб! Греческие, поди… Не каждый князь, не в каждый час произнести такое на трезвую голову сможет… А прибыль какая… Ни тебе законности разводить, ни тебе разбоя, знай брагу ставь да жди на печи, когда она забродит! Потом всё без разбору – и купцы, и разбойники, и селяне, и дружинники-защитники, и просто люд какой последнее с себя сымут и к тебе, к князю, всё принесут. И правь ими, как хошь… – Владимир осекся, поняв, что всё это он произносил вслух, а там, может, кто подслушивал, да потомкам потом донесёт? Этого он боялся больше всего – о славе он мечтал, но не о такой… Вчера ещё ему рассказывали наперебой, как деловые люди хлеб на питие изводят… Голод такой на Руси, а эти иудеи хлеб на вино изводят…
Дверь без стука распахнулась, и в полутёмном проеме он увидел вживую добродетель.
– Бабуля? Ты че в такую рань?
– Поговорить пришла, Володенька! Поговорить… Срамно слушать, как не только дружинники, но и бояре, и даже, страшно сказать, смерды тебя Вованом кличут. Особенно когда перепьют. С этим надо что-то делать… – покачав головой, с укоризной промолвила «княгиня».
– Дык сама ж знаешь, шо пьяному море по колено, когда язык шо полено, – виновато ответил Владимир.
– Я не об этом. Я о вере нашей… О православии богоугодном! – подняв правую руку вверх и осеняя внука знамением, торжественно произнесла «княгиня Ольга». – О Боге, Володя, о Боге!
– Нет, бабушка, нет! Какое такое православие? Шо, я не понял, на что ты меня толкаешь? К примеру, вона рыцарь-христианин на кресте присяги кладет и всё такое… А у нас? А у нас ратники на мечах – на мечах, бабушка – иногда на хлебе присягают, а не на кресте! Меня же ратники на смех подымют! Им же девки давать перестанут! – замахал руками князь. – Всё-всё-всё!
– Не кипятись, внучек! Не кипятись. Православие – дело тонкое, на всё согласное! Не надо, не надо на крестах присягать да клятвы давать. Не надо, – лукаво улыбнувшись строптивому внуку, заговорила уже по спокойней «бабушка». – Ну, если кто захочет… Это католики, будь они неладны, крест куда ни попадя суют! Наш крест только для молитв. Так что успокойся сам и успокой разбойников своих. А святость – дело наживное… Девок своих можешь и не разгонять…
– Вот-вот, и я про то же. Куда я без девок – жить-то как охота… – и лукаво улыбнувшись, тихо прошептал: – Бабушка, а Олеську свою отдашь мне?
– Православие прими – отдам, – усмехнулась «Ольга». – Только где она сейчас?
– Дак прячется в Муроме…
– И что ж? Руки коротки? Отправь людей, пусть привезут. Ей уж давно замуж по возрасту – засиделась в девках. Сколько ей уже? Лет шесть было, когда я… померла?
– Да вроде того… Так она твоим именем от меня отбрыкивается… – вздохнул Владимир.