Внезапности нападения у тверичей (а это были они) не получилось. Москвичи сбежались к стенам и воротам вовремя. Первыми полегли эти самые два лазутчика, пытавшиеся под покровом ночи открыть ворота. Досталось и остальным. Досталось не на шутку. Оставшихся в живых тверичей определили в «приезжих» и заставили работать на москвичей за гроши. Срамоту охраны определили в святость, а для свиней назначили пастухом Георгия Победоносца. И упросили тогда же москвичи кого из татар прислать им на место управляющего над ними и над князем. Расчёт москвичей был прост: татары свиней не едят, не то что остальные соседи – тверичи, владимирцы, суздальцы и так далее. А свиньи по духу и обаянию столь родственны москвичам, что требуют строгого учета и защиты от паскудства немосквичей. С тех пор появилась триада на русской земле: москвичи, баскаки (под разными именами, разных национальностей, но решительно ненавидящие русских, а потому правящие ими) и прочий люд на остальных землях – люд, учёный всяким премудростям строительного, торгового, транспортного и какого ещё иного ремесла. Люд подневольный, потому что русский.

А Москва после того, как спаслась от того набега, так и строилась потом – не сразу, но по особой стати, как бог на душу положит! Как говорится, Бог не выдаст – свинья не съест. Вынужденно строилась, под неусыпным надзором хищных соседей. От набега к набегу и опять: деревня к деревне, слобода к слободе, усадьба к усадьбе, сортир к сортиру, забор к забору, собор к собору… От одной беды до другой радости, от пожара к пожару укреплялась она на русской земле, меняя чёрное на белое, а белое на чёрное. Так и до сих пор, по правде сказать, Москва – это большая деревня… Да и мыслится она только по частям, со всех сторон душевного зрения. Лезет в область тех земель, из которых потом выдавливается под этим московским натиском истинно русский дух.

Попытались большевики переделать московскую деревню в столицу, но даже им этого сделать не удалось. Крепок и силен деревенский дух спесивости в москвичах. И ходят, мыкаются бедные москвичи по своим слободкам и деревушкам, как в лабиринте гранитно-деревянных, бетонно-стеклянных пещер в поисках вечно вчерашнего дня. Даже из камня у них всё равно получаются избы. Избы-высотки, избы панельные, избы-павильоны, избы-музеи… Но как им хочется учудить покрасивше… Гламур, одним словом. Но вот как избавить саму столицу от деревенского духа?

На гербе Москвы надо было бы по правде изобразить не Георгия Победоносца, а дуб, желуди и свинью… Но, увы, уже тогда москвичи славились своей неблагодарностью. А вы говорите: «Гуси Рим спасли, гуси Рим спасли!»… У нас вон свиньи Москву спасли, и что из того?! Где, где, я вас спрашиваю, благодарность потомков?!

Вечернее солнце повесилось на главном колоколе высоченной колокольни вновь построенного храма. Мимо него шли две нищенки, вяло переругиваясь между собой. Их только что полицейские прогнали с Чистых прудов, придравшись к внешнему облику несчастных и к багажу из двух сумок, полных всякого тряпья. Нищенки портили впечатления жителей и гостей многоэтажного сверкающего хаоса и пафоса роскоши деревни, ставшей столицей. Наругавшись со служивыми и помирившись после небольшой свары между собой, они зашли в знакомый им переулок, где присели за мусорными баками и, развернув пакетики и свёртки с объедками, приступили к вечерней трапезе. После неё они, ковыляя и шаркая своими старыми мужскими тяжеленными башмаками, пошли искать приют на ночь на такой родной им земле…

Целый день дружина Киевского князя наблюдала с высокого холма на берегу Калки за избиением монголами славянских дружинников и половцев. Надежды киевлян не оправдались: монголы не только не ушли после невообразимой резни, но, найдя выше по течению запрятанные в тростниках лодки местных рыбаков и торговцев, сразу же переправились на их берег. Тут Мстислав Романович понял, что зря сам себя убеждал в том, что монголам он сам не так уж и нужен, да и лодок у них нет и не откуда им их взять. Свои лодки дружинники потопили, топорами порубив днища. Князь видел хорошо всё сам: как добежавшие до берега славяне пытались найти спасение в водах реки, тонули в ней под тяжестью своих доспехов, как неистовствовали монголы, накидывая арканы на отдельных дружинников, которым удавалось доплыть до середины реки, как смешивался прибрежный песок с кровью людей и лошадей, как затихали постепенно предсмертные вопли с проклятиями ему.

Подобрав на поле не брани, а казни русичей колчаны со стрелами и копья, монголы принялись закидывать ими киевское войско. Лагерь Мстислава, обнесенный тыном из бревен, стал ловушкой. Монголы не предпринимали серьёзных действий. Они просто окружили холм, на вершине которого спрятались воины Мстислава Киевского. Съестные запасы уже разгромленных дружин монголов вполне устраивали. А вот у окруженных киевлян они быстро таяли. На вылазки за тын навстречу монголам, чтобы сразиться с ними в открытом поле, Мстислав не решился. Уж больно ужасное зрелище представляла собой стычка монголов со славянами и половцами. Киевляне видели, какую мучительную смерть обрели остальные пленники на противоположном берегу реки: монголы подтаскивали их к воде и уже там, на глазах у спрятавшихся за тыном киевлян, кромсали одного за другим на куски. На коне у реки гарцевал всадник и горланил на половецком языке так, чтобы слышно было в лагере князя:

– Эй, трусливые зайцы, меня зовут Джэбэ! Запомните моё имя – это имя вашей смерти!

Язык своих извечных врагов-соседей был очень хорошо знаком многим дружинникам Мстислава. По ночам дозорные напрягали слух, чтобы вовремя поднять тревогу, в кромешной тьме их зрение чаще обнаруживало непонятные видения, чем настоящую угрозу нападения. Беспросветные ночные тучи с обещанием пролиться дождём расходились лишь с рассветом. Осажденные боялись разжечь костры, чтобы ненароком не ослепить самих себя, как часто такое бывает в ночи в подобных случаях. Да и дров было очень мало. Их экономили, чтобы хоть днём на кострах сварить кашу да посушить одежду, отсыревавшую от предутренней росы. В лагере киевлян воинов уже не было – были обреченные люди на грани потери человеческого облика из-за жуткого непреодолимого страха.

Днём монголы спокойно, не торопясь, небольшими отрядами на косматых лошадках подлетали к самому тыну и забрасывали осажденных стрелами. Осажденные свои стрелы вынуждены были экономить, чтобы отразить настоящий штурм. Пользуясь перерывами в нападениях, они выдирали вражеские стрелы из деревянных стен и щитов и те из них, что можно ещё было использовать, складывали кучками у тына.

Странным образом (хотя издали мало что было видно с холма) к многочисленным монашеским скитам и кельям, затерянным среди диких донских просторов, татары не пошли. Хотя Мстислав очень рассчитывал на разделение сил врагов и на помощь малочисленной, но воинственной монастырской братии. Тем более, что жили монахи в союзе и под защитой бродников, чьё поселение было совсем невдалеке от них.