— Кто это? — спросил Леденцов Ирку, севшую рядом.

— Крошка.

Леденцов еще раз оторопел, намереваясь расспросить Ирку, но Мочин встал.

— Приветствую вас в голубой гостиной моего дома. Предлагаю тост за смелых мужиков. Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Бокалы опорожнили, и сразу пошумнело. Зацокали ножи с вилками, заскрипели голубые стулья, заиграл магнитофон, засмеялась Крошка…

— Всегда так? — спросил Леденцов Ирку.

— Как?

— От гаража с водкой до гостиной с шампанским?

— Всегда по-разному.

Мочин поражал их контрастами. Ирка говорит, что всегда по-разному. Может быть, этим и жила его притягательность? Трудно ли шарахнуть по неокрепшему воображению подростка — им чем ярче, тем интереснее.

— Чего не ешь икру? — грозно спросил Мочин, увидев, что новый гость ковыряет кружок свежего огурца.

— Не привык.

— Привыкай.

— Зачем?

— Тогда Дуся спросила: что такое черная икра?

— Как что такое?.. Дефицит.

— Нет, черная икра есть стимул.

— Стимул чего?

— Жизни! Допустим, захотел ты черной икры… Что для этого надо? «Бабки». У тебя их нет. Что делать? Идешь вкалывать. Так не стимул ли?

Губы и брылы Мочина улыбались, но проворный взгляд исследовал леденцовскую физиономию с дотошностью эксперта — ему бы лупу с пинцетиком.

— На черную икру не навкалываешься, — осторожно поддел Леденцов.

— А я научу. Мужики, все сюда! Хочу развесить по городу объявления в два слова: «Учу жить». И номер телефона. Ни себе фига, а?

Ребята захлопали в ладоши. Крошка чмокнула его оглушительно, словно бутылку шампанского откупорила. Сколько ей, лет восемнадцать-девятнадцать? А ему — тридцать?

— Мэ-Мэ-Мэ, когда займемся кун-фу? — спросил Бледный.

— Мужики, кун-фу штука солидная. Означает «искусство убивать».

— Ты обещал, — напомнил Бледный.

— Колеса будут и еще кое-что, — заверил Шиндорга.

— Этот месяц докручу и стану вашим сэнсэем.

«Сэнсэй», видимо, «учитель». Леденцов чуть не стукнул себя по лбу — как же он раньше не смекнул? Ребят притягивали не деньги, не икра и не выпивка. Они учились жить. Сэнсэй, гуру… Учитель! Мочин физически силен, энергичен, умен, богат, удачлив. Чем не пример? Это как в пьянстве: подзаборный алкоголик мальчишек отвратит, а работящий да веселый выпивоха может заманить. Милиция, учителя, родители бессильны, ибо это то же самое, что лечить живущих у отравленного источника.

Леденцов вспыхнул злостью. До каких же пор?.. Сейчас он начнет раздевать этого сэнсэя перед ребятами до нижнего белья его скудной философии. Хорошо сказано, то есть подумано: до нижнего белья его скудной философии. А потом пусть бьют, выносят, топчут и что там еще делают…

— А как жить? — громко бросил Леденцов.

— Как жить… — Мочин учил, особенно новенького, с наслаждением. — Но сперва Дуся спросит: у тебя запас есть?

— Запас чего?

— Вот чего у тебя есть запас?

Леденцов окинул памятью свою квартиру. Чего там запас… Они с мамой всю жизнь боролись с лишними вещами. Впрочем, запас у мамы был — спичек, имеющих привычку кончаться неожиданно.

— Запас чистой бумаги, — вспомнил он стопку на своем столе.

— Ни себе фига! А у меня запас всего.

— Как это — всего? — не поверил Леденцов.

— Денег — пожалуйста. Спиртного — целый бар. А одежды — на всю жизнь хватит. Жилплощади — в мой дом три семьи влезет. Транспорт — «Волга» в гараже. Продуктов — под домом погреб десять на десять. Что еще? Музыки? Записи всех ансамблей мира. Лекарств? И змеиный яд есть, и женьшень. У меня даже запас времени имеется. Я могу месяц, два, три загорать в Евпаториях-крематориях, а дела мои будут крутиться. Мужики, вдарим по коньячку!

Пил и ел он вкусно, как в кино. Коньяк у него проскакивал одним глотком, сколько бы его в рюмке ни было; лимон отжимался крепкими губами досуха; соленые миноги похрустывали яблочно. И этому учились ребята, как, впрочем, учились тут всему.

Ирка, видя, что Леденцов жует одни травки, плюхнула ему на тарелку пару столовых ложек икры и положила куски свежей булки с маслом. Оставалось только намазать. Леденцов ощутил предательский и голодный ком, шедший из желудка к горлу. Что и где он сегодня ел? Ага, в столовой трамвайного парка проглотил биточки и компот. Но это было давно, утром, да и было ли?

— У меня от икры диатез, — шепнул он Ирке.

— Чего? — не поняла она «диатеза».

— Ну, аллергия.

Она ловко поменяла их тарелки — теперь перед ним были маринованные миноги с жареными шампиньонами.

— А социальная справедливость? — громко спросил он Мочина, глотательным движением заталкивая ком обратно в желудок, где ничего, кроме водки, не было.

— Тетя Дуся спросила: ты песни про слонов знаешь?

— Про розового слона есть детская, про слонов в цирке… Ну и что?