Чтоб скоротать время, решаем поохотиться. Спускаем на воду шлюпки, подвешиваем мотор. Плывем вдоль берега, загроможденного ледяными торосами. Время от времени глыбы льда срываются и с шумом плюхаются в воду. Если такой «кусочек» попадет в лодку — мигом пойдем ко дну.

Весна сюда не спешит. Деревья стоят голые, только ивы да вербы покрылись пушистыми барашками. А ведь май уже на исходе. Коротко северное лето! В конце сентября повалит новый снег, начнется новая зима.

Мы замечаем, что от противоположного берега отделяется целая флотилия моторок. Это охотники из Туруханска держат путь куда-то вверх по реке. Моторы у них настолько мощны, что лодки несутся против течения со свистом. Каждая лодка тащит за собой на буксире небольшой челн. Челны эти мне знакомы. Они очень легки, охотники взвалят их себе на плечи и понесут за несколько километров от реки на озера. Озера уже оттаяли. Лес защищает их со всех сторон от ледяных ветров, гуляющих по Енисею. На озерах теперь собрались все птицы — и утки, и гуси. Туруханцы направляются на охоту. Судя по количеству нагруженного на лодки имущества, они собираются посвятить этому занятию не день и не два. Ничто не забыто: палатки, кухонные принадлежности, основательные запасы продуктов и уж конечно пузатые бочки, предназначенные для засола птицы. Не первый раз я в Сибири, и каждую весну и каждую осень повторяется одна и та же картина: стоит начаться весеннему или осеннему перелету птиц, как целые деревни и поселки пустеют, все взрослое население отправляется на заготовки. Весной солят мясо на лето, осенью на зиму. Осеннюю охоту, положим, еще можно допустить, но то, что творится весной… Жуткое это дело — весенняя охота. Птицы летят день и ночь в течение долгих недель и месяцев, покрывают тысячи километров и, наконец, у самого порога родных мест, не успев свить гнезд, не успев оставить потомства, становятся жертвами поджидающих их многочисленных охотников. Каждая утка вывела бы десяток утят. Один выстрел уничтожает целую стаю птиц. А потом те же охотники удивляются и жалуются, что птиц с каждым годом становится все меньше и меньше. (Правда, уже по возвращении из этой поездки я узнал, что весенняя охота на птиц будет запрещена в нашей стране повсеместно. Весьма своевременное и правильное решение!)

Мы вернулись под утро и нашли свой «Каунас» окруженным целым караваном судов. Здесь были и прежние наши знакомцы, и много новых кораблей. Бросаются в глаза несколько теплоходов, груженных сосной. Как же это получается? Неужто из Красноярска в Туру нужно возить лесоматериалы? Ведь кругом тайга.

— Тамошний лес не годится для строительства, — объясняет Сербаев.

— А почему бы не сплавлять с верховьев Нижней Тунгуски?

— Дорого обходится.

— Дороже, чем везти судами из Красноярска?

— Не знаю, — пожимает плечами Сербаев.

Снова мы возвращаемся к разговору о тех колоссальных богатствах, которые ежегодно уносит в океан не только Енисей, но и другие сибирские реки. Пора, пора что-то предпринимать. Мимо северных деревень и поселков проплывают тысячи, десятки тысяч бревен. Уплывают и безвозвратно погибают в океане, а через неделю в те же самые деревни и поселки строительные материалы доставляются на теплоходах.

По радио сообщают, что в Туруханск отправляется плоскодонная баржа — все, кто хочет запастись продуктами, могут воспользоваться ею. Хлеб у нас кончился, мы уже который день сидим на сухарях и в связи с этим предложение посетить город встречаем с энтузиазмом.

Туруханск, надо сказать, выглядит малопривлекательно. Мрачный, неустроенный город. Можно себе представить, каким он был в начале века, когда царская охранка высылала сюда революционеров. Тут, на краю света, отделенном тысячами километров необжитой, труднопроходимой тайги от всего остального мира, отбывали ссылку Сталин, Свердлов, Спандарян. Оторванные от близких, от боевых товарищей, окруженные суровой северной природой, гонимые и преследуемые… Царские прислужники рассчитывали, что рано или поздно наступит час, когда в человеке угаснет боевой дух, иссякнут силы, когда равнодушие и апатия охватят душу и мысли. Впрочем, не стоит говорить о том, что и без того известно. Усилия царских чиновников и жандармов ни к чему не привели. Теперь это знает весь мир.

Мы идем по улицам Туруханска. Как и везде на Севере, тротуары тут деревянные и очень высокие. На каждом шагу кучи почерневшего, слежавшегося снега. Зимой эти улицы превращаются в туннели. Бульдозеры прорывают их словно каналы в трехметровом слое снега. Много собак. Лохматые псы самых разнообразных мастей и размеров лениво слоняются по улицам, валяются под заборами, собираются целой стаей на берегу поглазеть на проплывающие пароходы.

Заходим в магазины, оглядываем полки. Вот и тут, как в других сибирских городах, стоят стеклянные банки: «Литовский борщ с колбасой». Признаться, изготовители этих борщей мало болеют за честь и славу своей республики. Очень уж неважный борщ в этих банках. В рыбном отделе на прилавке метровые налимы и не уступающие им по размеру щуки. Для здешних мест это бедный ассортимент. Но такое уж сейчас время — и подледным ловом не займешься, и в открытых водах не закинешь пока сети. Позже будет много очень вкусной и редкой рыбы — стерляди, сибирской форели, омуля. Здешний омуль нисколько не уступает по своему вкусу знаменитому байкальскому собрату, даже еще жирнее и крупнее. Только он плавает в Енисее. А полки заняты водкой — любая марка на выбор. Есть даже поллитровки со спиртом. Это самый надежный напиток. Зимой, когда мороз доходит до пятидесяти, водка превращается в лед. А спирт в любую погоду-спирт. Хороший выбор промтоваров, даже латвийские «Спидолы» ждут покупателей. Берега Енисея обеспечиваются отлично — суда здесь ходят регулярно всю навигацию. Не то, что на Нижней или Подкаменной Тунгуске, куда караван попадает один раз в году — по весенней высокой воде.

Мы прощаемся с «Каунасом» — пересаживаемся на пассажирский теплоход «Байкал». Не потому, что ищем удобств или комфорта. На «Каунасе» нам действительно было хорошо. Мы переходим, чтобы сэкономить время, так как узнали, что «Байкал» придет в Туру на двое суток раньше всех судов. Два дня для нас — большое дело. Тем более что две недели пробежали, а до кетов нам все так же далеко, как в начале нашей поездки. Из Туруханска в это время к ним не попасть ни самолетом, ни катером. Когда мы будем в Туре, возможно, сумеем оттуда добраться по воздуху или по воде. Только очень мало остается времени. Потому-то мы и пересели на «Байкал».

Прощание с экипажем «Каунаса» получилось каким-то торопливым, лихорадочным, похожим на бегство. Мы чувствовали это и пытались какими-то сбивчивыми словами сгладить охватившую всех неловкость. За эти две недели мы привязались друг к другу. Чувствовали себя здесь как дома, окруженные вниманием и сердечностью, присущими только сибирякам. Сердечностью, которая очень быстро сближает людей: кажется, что мы знакомы уже много лет.

Отпуская нас, капитан Сербаев, может, случайно, а может, и не случайно, обронил фразу, которую часто произносят в минуты прощания:

— Кто знает, когда свидимся? И вообще, доведется ли еще когда-нибудь…

— Я верю, что еще в этом году завяжется дружба между вашим и нашим Каунасом.

— Было бы очень здорово, — сказал Сербаев и, немного помолчав, добавил: — Мне кажется, у нас слишком мало делается в этом направлении. Есть, например, комитеты, общества дружбы с зарубежными странами, а между советскими народами ничего такого нет. Может быть, подобные комитеты или общества не нужны, но одно-то нужно наверняка…

— Что именно?