В глубоком ущелье под толстым снежным покровом шумит ручей, который берет начало у высящегося где-то над нами ледника, не тающего даже в летнюю пору. Видимо, ручей родникового происхождения, потому что бежит под землей и только на коротком участке выбивается в этом ущелье на поверхность.

Мы съезжаем на заду с отвесного склона и пробираемся в глубь ущелья. Снегу здесь намело столько, что вскоре мы оказываемся как бы в колодце, по дну которого шумит и пенится узкий, но сильный поток. Набираем котелком полный бидон воды и тащим его наверх. Тащим с трудом. Одни тянут за длинную веревку, а другие подталкивают снизу, глубоко проваливаясь в снег. Олег стоит над нами и снимает. У него на губах довольная улыбка. Когда он отрывается от камеры, я вижу в его глазах уже знакомый фанатический блеск и ничуть не удивляюсь, когда Олег говорит:

— Вот это кадр! А теперь повторим все сначала! Надо снять дубль.

Я-то не удивляюсь, зная, что Олег за удачным кадром готов лезть к черту на рога, ради хорошего кадра ему не жаль ни себя, ни других. Зато «ребят» будто колом по голове хватили. Они тяжко дышат, отворачиваются от ветра, который несет над землею снег с пеплом, так и норовит швырнуть полную пригоршню этой смеси в глаза, рот, нос. Валерий поглядывает то на Олега, то на дно ущелья и, ничего не сказав, хватается за веревки, изо всех сил тащит бидон наверх, словно боясь, что кто-нибудь из нас еще возьмет и послушается Олега. Но тот не сдается. Тяжелый бидон уже почти у самого гребня, на котором ветер не оставил ни снежинки и который сулит твердую и надежную опору нашим ногам, а Олег просит свернуть в сторону. Мы сворачиваем и до подмышек проваливаемся в снег. Мы все барахтаемся, а Олег ликует. И снимает, снимает. Вдруг камера перестает жужжать, и Олег накидывается на Валерия:

— Что ты наделал! Что ты наделал!

— Ничего я не наделал, — еле дышит Валерий. — Все равно в этом месте ты пустишь музыку. Какого-нибудь Бетховена или еще что-либо…

— Музыка музыкой, но даже глухонемой прочтет по твоим губам это словечко. И надо же было ему выругаться! — сокрушенно вздыхает Олег.

Наконец мы втаскиваем бидон в палатку. Почти два часа потратили. Дорого обходится здесь вода. Воды здесь нет. И этот ручей был найден лишь после долгих поисков. Зато вода хорошая. Никакого сравнения с талым снегом, в котором много не только пепла, но и выбрасываемых вулканом ядовитых газов. По дороге сюда я часто наклонялся к земле, выискивал, где снег почище, и утолял жажду, удивляясь его странному вкусу. От небольшой горстки во рту становилось кисло, будто клюкву жевал. Только кислинка эта была особенная. Когда я рассказал об этом вулканологам, они спросили:

— И много ты съел?

— Когда пить хотелось, тогда и ел, а что?

— Ничего. Если зубы не выпадут через несколько недель — говори спасибо.

Жалко зубов. Пусть и не ахти какие, не то что у кинозвезд, но все-таки свои.

Олегу не сидится на месте, он то и дело высовывается из палатки. Посидит минутку-другую и снова, согнувшись в три погибели, лезет нарушу. Наконец он не выдерживает:

— Пойду к кратеру.

— Сейчас?

— Немедленно, — и он укладывает в рюкзак кассеты с пленкой, кинокамеру, банку консервов, кусок хлеба, шоколад.

Ребята пытаются отговорить его. Уверяют, что в такую непогодь нечего делать возле кратера — ничего не снимешь, не увидишь. Там сейчас как в черной бане. Полно паров и газов, будешь задыхаться, чихать, кашлять. Никуда не годная затея. Только наивный человек или полный идиот может идти в такую погоду к кратеру. Говоришь, немного прояснилось? Какое там прояснилось! Воды принести — еще куда ни шло, не заблудишься, а там совсем иное дело. Там с неба камни сыплются. Может, и успеешь их увидеть над головой, но уклониться уж наверняка не удастся. А камешки там такие, что тебя либо в землю вгонит, либо расплющит в блин, или из одного кинооператора станет два. Возможно, у нас и не хватает хороших кинооператоров, но почему же непременно из тебя делать двоих?

Но Олег стоит на своем. У него в глазах горит знакомый огонек, и я знаю, что никакие аргументы не убедят его. Не обращая внимания на все предостережения, он укладывает в рюкзак самое необходимое, надевает полушубок и, ни на кого не глядя, опрашивает:

— Может, кто-либо пойдет со мной?

Вулканологи и Вадим отказываются наотрез и делают последнюю попытку удержать этого безумца. Я молчу, хотя сразу же почувствовал, что слова Олега относились ко мне. Ведь мы вместе шли сюда от самого нижнего лагеря, и, естественно, Олег рассчитывает, что мы и дальше будем вместе идти до самого кратера. Но я молчал. Не знаю, что он подумал обо мне, — очевидно, мы оба были недовольны друг другом. Возможно, он решил, что в последнюю минуту я струсил и у меня отпала всякая охота лезть в это пекло. Не знаю. Я молчал, будто не понимая, что Олег обращается и зовет с собой только меня.

Он ушел один.

В палатке наступила гнетущая тишина. Почему-то мне вспомнился тот день, когда мы с Олегом добрались до среднего лагеря. Погода испортилась, шел снег, понемногу мело, и мы забеспокоились, что не отыщем дорогу в верхний лагерь, застрянем здесь. Помню, Олег тогда сказал: «Нечего беспокоиться. На вулканологической станции спохватятся, что нас одних отпустили, и придут сюда». Я еще в тот раз подумал, что Олег неплохо разбирается в психологии.

— Худо дело, — прервал мои мысли Гиппенрейтер.

— Не маленький, — пробурчал Валерий.

— Мы ему все сказали, — подхватил Алеша.

— Не следовало его пускать, надо было просто запретить, — волновался Вадим. — Ты ведь, Алеша, начальник экспедиции.

— Он мне не подчинен.

— Если бы он откуда-то пришел и не остановился у нас — тогда другое дело. Но его направили с вулканологической станции, и он живет в нашей палатке. Ты, Алеша, должен был либо запретить ему идти, либо не отпускать без провожатого.

Я опять подумал, что Олег — отличный психолог.