Сивка не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Ни на минуту невозможно было оставлять его с чужим. Оседлать его не удавалось еще никому из посторонних — он, как одичалый, немедленно становился на дыбы или сбрасывал седока через голову.

Хозяин не раз говаривал с гордостью:

— Попробуй-ка на него сесть! Если мой Сивка не сбросит тебя через двадцать шагов, отдаю его тебе. Даром отдаю!

На его светлой шерсти… дрожали прозрачные капельки воды.

Однако шутить с жеребцом никто не решался. Скоро слава о его быстроходности, силе, красоте и горячей крови разошлась далеко. Сивка приобрел много ценителей среди знакомых своего хозяина. Одни предлагали за него отличных лошадей, другие сулили большие деньги. Даже помещик, известный коннозаводчик, приехал поглядеть на Сивку, а когда поглядел, хозяину уже трудно было от него отвязаться.

— Нет, не могу, барин! — отказывался мужик, не скрывая своей гордости. — «Коня продать — и возу не обрадуешься», — говорят у нас люди.

— И к чему нам такой шальной жеребец! Для работы он не годится… Ох, гляди, еще расшибет тебя, — уговаривала мужа хозяйка. — Да он даже собственной тени боится. Так и вздрагивает на каждом шагу. Как бы он тебя из повозки не вывалил!

Но хозяин сейчас ни за какие деньги не расстался бы со своим любимцем. Бросив рыбачий промысел, он прикупил себе участок земли и вошел в общество почтенных землевладельцев. Ему уже ничего не стоило прокормить лишнего коня. А Сивка сейчас стал его славой и гордостью.

Когда хозяину случалось выпить ради праздника, то, возвращаясь домой, он обязательно вступал в соревнование со всеми попутчиками. Достаточно было ему свистнуть или крикнуть: «Но-о, Сивка! Оп-па!» — и жеребец, выгнув шею, рвался вперед. В эту минуту пьяный хозяин не мог устоять на месте; приплясывая на возу, он кричал вцепившейся в грядки телеги жене:

— Держись, баба, губернатор едет!

— Спятил ты, что ли? И к чему так гнать лошадь? — бранилась испуганная женщина. — Вот свернет нам обоим шеи, тогда будет тебе губернатор!

Хозяин мало обращал внимания на слова жены, он всем своим существом отдавался радости состязания. С гордостью видел он, как Сивка оставляет позади себя другие упряжки, как грива жеребца мечется по ветру, а подковы выбивают искры.

Хозяин так полюбил Сивку, что ему жалко было впрягать его в плуг и заставлять выполнять черную работу. Для этого годилась и старая кобыла.

Не думала Сивая, что под старость ей выпадет горькая радость видеть, как ее дитя кормят овсом и хлебом, а самой ей достается только гнилая солома.

А когда Сивке отвели отдельное стойло в хлеву и отдельные ясли, она без подстилки лежала на грязном полу.

Старуха так отощала, что, пожалуй, и ворону уже нечем было бы от нее поживиться. Бока у нее запали, хребет выступил еще больше, а ребра, как колья редкого забора, можно было пересчитать издали. Мучимая одышкой, Сивая с каждым днем становилась все слабее и слабее. С трудом отличая человека от птицы, она теперь часами простаивала на пастбище. Жалко было смотреть, как она сослепу валилась в придорожную канаву, как расшибала голову о дерево или забор.

Но человек не оставлял ее в покое. Запрягая старуху, хозяин безжалостно понукал ее: «Ну, тащись, ты, падаль!» И под ударами кнута, через силу упираясь дрожащими ногами, она подымалась и снова тащила плуг или телегу. С укором смотрела старуха своими помутневшими глазами на человека, с неизменным терпением снося от него пинки и удары веревкой.

Однажды, когда Сивая тащила по обледенелой дороге из лесу дрова, она споткнулась и упала.

— Ну, слепая, подымайся! — подбадривал ее хозяин.

Сивая пыталась встать, но не могла… Голова ее упала на холодный лед, глаза смотрели без скорби и без страха. Никакими угрозами человек не мог уже поднять Сивую. Для нее пришел спокойный и долгий отдых.

Когда хозяин выпряг павшую кобылу, Сивка даже не понял хорошенько, что произошло с его матерью. Не знал он, что в один прекрасный день и он точно так же свалится под кладью и больше уже не встанет, не увидит больше сквозь дырявую крышу клочок неба, не зазвенит уже дорога под его копытами.