Сколько времени прошло? Неделя, две? Ого, оказывается, пошла уже третья неделя. Главврач наконец по достоинству оценивает наш труд. Мы получаем двойную порцию еды, мыло, махорку. В ближайшие дни обещают обмундирование. А пока у нас на руках красные повязки. Со дня на день ожидают приказа какого-то начальника. Осталась еще одна маленькая формальность.

Арион Херца поговаривает, что кое-кто из нас получит даже треугольник на петлицах. Впрочем, это не так уж важно. Обойдемся и без обмундирования, без петлиц и треугольников. Лишь бы оставили нам красные нарукавные повязки.

Приходит наконец и долгожданный приказ. Он краток и выразителен: сдать немедленно красные повязки и отправиться в путь.

— В путь? Но куда?

Спокойно. На этот счет у Гриши на руках письменное предписание.

И вот мы месим пески заволжской степи, ежась от холода по утрам и согреваясь в полдень, когда скупое сентябрьское солнце входит в силу. Питаемся большей частью помидорами, которых тут многое множество, ибо никто не собирает их. И доедаем остатки гречки, истинной манны небесной, спасенной в день, когда бравый кавалерист опрокинул лодку.

А Гриша Чоб — наш Круши-Камень — между тем линяет на глазах. И дело, конечно, не в том, что щеголяет он по-прежнему в тесных, не по росту брюках, не доходящих и до щиколоток. И не в том, что теперь он крутит себе цигарки из листьев и еще какой-то дряни. От прежнего великана осталась одна длиннющая тень, он напоминает жердь, готовую переломиться пополам.

Гриша Чоб…

Поначалу я не хотел замечать его слабостей. Вернее, я приписывал их себе и всей нашей группе. Так было на берегах Ташлыка, Днестра, Буга.

Когда взрывом бомбы убило лейтенанта, а Коммунар еще только появился, именно он, Гриша Чоб, возглавил отряд. Не знаю, чем объяснить это — не то громадным его ростом, не то другой какой причиной, — Кирилюк тут же предложил ему командовать взводом. Именно Гриша в те дни, когда ни один командир не пожелал принять меня в часть без повестки, взял меня в свою группу. Не дожидаясь ничьих разрешений, он протянул мне котелок: "Бери, поешь с дороги!" Потом вручил лопату и тут же под вражеским обстрелом послал рыть пулеметные гнезда.

Пришлось тогда вырубить чуть ли не целый сад, чтобы открыть широкий обзор для наших стрелков на случай, если враг вздумает переправиться через Днестр.

Да, в те дни Гриша казался нам действительно сказочным великаном. За одну ночь мы успевали сделать под его командой столько, сколько до войны не сделали бы и за неделю.

Но мы так и не успели дорыть и отделать пулеметные точки. Стали поговаривать, что противник захватил Кишинев и движется к Днестру. Той же ночью нас подняли и повели на восток.

Подальше от фронта!

Это не умещалось в голове. Коммунар целые дни твердил, что мы должны стать настоящими бойцами, а тут — на тебе… Это было горькое разочарование. Отразилось оно и на нашем отношении к Грише. Ведь именно он передал нам приказ об отходе.

Но Чоб упорно стоял на своем. Ну, оставляем Днестр. Тяжело, конечно. Однако ведь позади Буг, там мы построим настоящие фортификации. А потому вперед — форсированным маршем! И если немецкие самолеты бомбят дороги, так днем будем двигаться прямиком по садам, а ночью выйдем на шоссе.

Что ж, не зря нарекли мы его "Круши-Камень". Какая осанка, какая выправка! Вот только пальто портит всю картину: английской шерсти, с меховым воротником и… связанными рукавами-кладовыми. Чоб то и дело перебрасывает его с одного плеча на другое, порой несет под мышкой. Чертовски мешает это пальто. Но все же он шагает впереди колонны, высоко подняв голову, выпятив грудь, суровый, неприступный.

Особенно неприступным он был для своих земляков, знавших его забулдыгой, сынком зажиточного винодела, большого охотника до жареных барашков и старого доброго вина. Слабость эту унаследовал и Гриша — и заработал болезнь печени, из-за которой частенько сидел на диете. Я прекрасно знал это, но теперь Гриша и вспоминать не желал о своем прошлом.

Одного Комана он словно побаивался. Ребята поговаривали, что Чоб просто стелется перед ним. И удивлялись: подумать только, нашел перед кем!.. Эдакий коротышка, два вершка от земли. Ему, правда, перевалило за двадцать, но рядом с Чобом он выглядит сущим мальчонкой. Со временем я убедился, что в словах ребят есть зерно истины. Во всем, что он ни делает, Чоб действительно — то ли жестом, то ли еще каким-нибудь образом — испрашивает дозволения у Комана. Но тот в ответ не издает ни звука. Более того, создается впечатление, что Коман, этот молчун, напоминающий схимника, не очень-то обращает внимание на нашего командира. Во всяком случае, вид у него именно такой. Странная, непонятная история…