На берегу вокруг речного вокзала полыхают продовольственные склады. Раненые на носилках, связисты, санитары, беженцы со своим скотом, автомашины — все ждут баржу. Спасительную баржу. Если, конечно, не угодит в нее бомба — здесь ли, на воде ли, а то при разгрузке. Мало того, чтобы попасть на эту самую баржу, надо иметь на руках специальный пропуск.

А вот и контрольная будка на мостках. Гриша решительно шагает к ней, поправляя на ходу шляпу и вычеркивая в своем списке какие-то фамилии. Потом, словно вспомнив что-то очень важное, поворачивает обратно и подходит ко мне.

— Бери, — говорит он официальным тоном, протягивая мне список. — У тебя рост нормальный. Подойди к этому начальнику и покажи ему документ. Скажи — пусть разберется: мы не какие-то там хлюпики, улепетывающие от фронта подальше. Слышишь? Скажи ему, что мы топаем пешком из самой Бессарабии и готовы, если надо, принять присягу. Понял? Так что — или пускай выпишет пропуск, или зачисляет сразу в часть и выдаст оружье.

— Так я ведь плохо говорю по-русски.

— Ничего, поймет. Ну, поторапливайся…

Усач в будке одет по-зимнему, в шинели, на поясе у него висят гранаты и штык, в руках он держит бинокль. У него, конечно, немало своих забот; он даже не выслушивает меня.

— Иди, иди… — Он отстраняет биноклем мой список. — Каждый будет тут лезть на мостки без разрешения.

Поворачиваю к ребятам, но по мере приближения к Чобу все более замедляю шаг. Потом и вовсе останавливаюсь. А что, если еще раз попытать счастья? Неужто усач опять откажет?

Но в это мгновенье всплеск воды и воздуха яростно хлещет меня по лицу и отшвыривает в сторону. Я теряю сознание.

Потом прихожу в себя. Кругом удушающий смрад — горят тюки хлопка. Офицер, размахивая пистолетом, кричит что-то бойцам, вытаскивающим раненых и боеприпасы из угрожаемой зоны. Недалеко от меня два санитара укладывают на носилки Трофима Выздоагэ. Он в постолах и домотканой рубашке с двойным рядом пуговиц. Санитарам, должно быть, не удалось развязать бечевки, которыми стянуты портянки и постолы. Брючина распорота ножом снизу доверху. Чудовищная рана! А я еще недавно представлял себе, как он вернется в родное село, отложит в сторону дорожную сумку и возьмет в руки тяпку… Лихорадочно ощупываю себя, чтобы убедиться, что цел. Потом лишь обнаруживаю в руке какую-то бумагу. Список Чоба. Его задание, будка с усатым красноармейцем! Но будки уже нет, как нет и усача и даже мостков. Только река, мелкая рябь волны у берега…

— А ну, встань! Разлегся тут…

Надо мной склоняется офицер. Пистолет водворен в кобуру, но лицо не предвещает ничего хорошего.

— Немедленно убирайся отсюда! А этот что тут делает? Еще один! Откуда вы взялись с этими набитыми торбами? Документы есть? Вы что, ночевать тут собрались? Убирайтесь, чтоб ноги вашей тут не было!

Подгоняемые голосом офицера, мы спешим вверх пс ступеням причала.

— Вот это было влопались! — говорит немного погодя один из нас, кажется Филин. — Документы ему подавай… А у нас список этот, прости господи…

— Немцы, говорят, подходят к городу, — тихо замечает другой.

— Слушайте, ребята, — говорю я, видя, что Чоб подавленно молчит. — Я думаю, в городе немало покинутых домов. Не знаю, как насчет крыши, а печка, чтоб сварить горшок каши, найдется. Да и чаю бы попить не худо, в горле пересохло. Сахар у нас есть. Давайте заночуем по-человечески.

Никто не возражает. И действительно, мы вскоре обнаруживаем аккуратно огороженный дворик, а в нем целехонький дом с крыльцом и в глубине строение поменьше, должно быть кухня. Тесновато, но нам приглянулся именно этот дом. Чем-то он напоминает нашу молдавскую избу. Мы кое-как размещаемся по комнатам и на крыльце и засыпаем мертвым сном.

Проснувшись на рассвете, хватаемся за торбы и сумки с припасами.

Дом пуст, но жизнь в нем еще теплится, словно хозяева куда-то ненадолго отлучились и вот-вот должны вернуться. Посреди двора на высоком столбе — голубятня, а в ней воркуют голуби.

Чоб сразу же отправляется в город, а к вечеру возвращается измученный и злой. Не говоря ни слова, валится на свою постель во дворе около голубятни. Ясное дело: целый день он вертелся у причала, пытаясь добиться для нас пропуска на ту сторону. И еще, наверное, пробовал каким-то образом оформить нашу группу, добыть для нее хоть какие-нибудь документы. Ничего не вышло.

На второй день Филин приходит из города напуганный. Оказывается, его чуть было не задержали. По улицам ходят патрули, проверяют документы.

— Айда, братцы, отсюда. Шутки в сторону. Тут военная зона. Пока они там разберутся, кто ты — немец ли, молдаванин ли, — поставят к стенке да и укокошат. Вы как хотите, а я пришел за своими вещичками.

— Отставить! — рявкает Чоб. — Никаких вещичек. Каждый будет тут распоряжаться!.. Если кто-нибудь отлучится, я буду считать его дезертиром, так и знайте!