Тут Легасов неожиданно рассвирепел:

— Требовал, еще как! Мне нужны объяснения!..

В ответ раздался тяжелый вздох:

— Какие еще объяснения?

Валерий побагровел:

— Как моя дочь оказалась в реакторе!

Долгожитель отвернулся, поджав губы.

Валерий буравил его спину испытывающим взглядом, сжимая и разжимая кулаки, готовясь напасть на обидчика своей дочери.

— Твоя дочь, говоришь… хм-м…

Белые всполохи погрузили сквер в молочную пелену.

Сгустки отступили, вырисовывая медицинскую кушетку, на ней — забинтованную маленькую девочку.

Веки малышки были прикрыты.

Кроваво-красные губы выделялись на бледном лице.

Рядом стояла капельница и стул.

— Если это твоя дочь, зачем же ты ее бросил? Разве ты не знал, что она попадет в плохие руки?

Легасов изменился в лице, впившись взглядом в свою, лежащую на кушетке, дочь, не в силах произнести и слова. Руки похолодели, и даже кровь застыла в жилах от осознания, что эта маленькая, ни в чем не повинная, девочка по его вине оказалась в чернобыльском реакторе.

Валерий дрожащими пальцами снял очки.

Одинокая слеза прокатилась по щеке, оставляя мокрый след.

— Алина…

Долгожитель усмехнулся, с издевкой поглядывая на побледневшего академика.

— Папа не хотел так с тобой… поступать…

“Этот умный мужчина плачет, потому что осознает, что он натворил. И ему предстоит разгрести эту кучу дерьма, пока не станет хуже, — мужчина обернулся и посмотрел на девушку. Та только едва заметно кивнула, — если, конечно, сможет. Мы с Лизой не дадим ему это сделать”

— Я бы хотел предупредить тебя, дружочек, что на венском докладе не должно прозвучать ни моего имени, ни всего того, что ты наблюдал в подпольных лабораториях. Ты меня знаешь, я как тень, есть везде и всюду. Тебе предстоит потратить не один год своей жалкой жизни, чтобы осознать, что ты натворил. А твоя дочь, — долгожитель подошел к кушетке и слегка погладил пальцами по забинтованной руке, — отлично справляется с заданной ей ролью. Ты не представляешь, как долго я этого ждал…

Валерий продолжал стоять, как истукан, впившись взглядом в маленькую хрупкую девочку.

В памяти всплыло воспоминание, как он, уходя, оборачивался и напоследок замечал ее взгляд, полный грусти и любви.

Глаза без густых темных ресниц поблескивали от слез, а перебинтованное лицо украшала добрая детская улыбка.

— Ладно, бывай. — Долгожитель похлопал академика по плечу и подозвал к себе девушку в очках и пальто. — Пойдем, моя Лизавета, нас впереди ждет очень много работы.

“Занято!!!”

Сергей едва не завизжал от возмущения и предчувствия скорого позора.

Все кабинки в бывшем райкомовском туалете, рассчитанном на совсем иной ритм жизни — заняты!!!

“Черт побери!”

Прохаживаясь перед рядком кабин, лейтенант изо всех сил сдерживался, обжимая мышцами живота уже разорвавшуюся внутри гранату. Он поднимался на цыпочки, тянул шею, покусывал нижнюю губу и прошагивал пространство от окна до дверей — обратно, мимо кабинки, обратно…

“Чтоб вы пропали!..”

Плотный майор вышел через несколько минут, одергивая куртку.

“Ка-а-айф…”

Сергей запил сразу две таблетки водой из-под крана.

Туалет, хоть и в таком не последнем месте, как штаб оперативной группы Министерства обороны СССР, был изрядно вонюч.

“Загадили…”

Кто ж рассчитывал на такую “пропускную способность”…

И так на протяжении нескольких дней.

А в одно прекрасное утро…

Сергей открыл глаза. И понял, что спал спокойно. Он умиротворенно поглядел на потолок палатки.

На всякий случай на завтрак он выпил только чаю.

Маршрут разведки Рыжий Лес-3 начинался у километрового столба.

Дозиметрист Петро измерял уровень радиации на земле у его основания (“землю”) и в воздухе (“фон”).

Сергей записывал номер точки и величины уровней.

Бронированная машина съехала с заброшенной автотрассы в лес, в смоляную тенистую прохладу.

Высунувшись вверх из люка, лейтенант из запаса высмотрел дорогу получше, сверяясь с лежащей на рации схемой маршрута, грубо нарисованной от руки, и подал короткую команду Коле-водителю.

Мотор броника мощно урчал.

Зеленый поролоновый респиратор глушил слова.