Срапион зло бросил:

— Говорю, помрет!..

Асур ласково глянул на ребенка. Кто помрет? Это безвинное создание? Этот благоуханный теплый комочек? Зачем ему умирать?! Мало, что ли, младенцев сгинуло в резне — на дорогах от самого Евфрата до этих гор и дальше, — чтобы еще и ему погибать?! Нет, нет! Пусть хоть он останется жить! Да не закроются синие глаза этого малыша, не угаснет их ясный свет! И да не иссякнет его голос! И пусть плач его грозит им сейчас большой опасностью, но он — свидетельство жизни, может, единственный живой голос в этом истерзанном мире.

— Голоден, видно, — уразумев наконец, отчего плачет дитя, сказал Срапион, — потому и кричит!..

— Что же нам делать?

Срапион неопределенно пожал плечами.

Вскоре им попался горный родник. Срапион сорвал листок конского щавеля, попробовал набрать в него водички и напоить малыша — хоть этим отвлечь бедную кроху, авось примолкнет. Однако ничего не дышло. От холодной воды ребенок замотал головкой, покраснел и теперь уже не просто плакал, а истошно орал. Срапион заколотил ногами о камни.

— Ты погубишь нас! — взревел он. — Какого дьявола подобрал это чудище?..

Асур в душе обозлился и настороженно посмотрел на Срапиона, словно бы и он враг, который, того и гляди, выхватит у него ребенка и размозжит ему головку о камни.

— Не говори так, Срапион! Не говори! — взмолился Асур.

— А что же мне сказать? — побагровел Срапион. — Думаешь, выживет? Нет! Умрет, так и знай, умрет! А раз так, пусть бы умер там, рядом со своей матерью. Думаешь, мы с тобой выживем? Да еще и его человеком сделаем? Э-хэ!..

Асур отгородился ребенком от Срапиона: не хотелось ему сейчас видеть волчье обличье товарища…

Зашагали дальше.

До самого полдня плакал ребенок. Затихал только на короткий миг — когда уж совсем обессилеет и охрипнет, чтоб дух перевести. Такого кошмара Асур не переживал даже в штыковой атаке, когда по малочисленности им приходилось один за одним отходить под натиском беспрерывно накатывающих, как волны, всё новых и новых вражеских рядов…

Он диву давался: откуда только силы берутся у этого крошки, у этого едва ожившего комочка, чтобы так вот визжать без умолку и не захлебнуться в собственном крике?!

На круглой мордашке малыша от прежней его кротости и ясноликости не осталось и следа. Глазенки больше не улыбались. Он даже не раскрывал их.

Что же делать?..

Срапион шел впереди. Изредка оборачивался, затыкал уши и кричал:

— Умрет ведь! Говорю, умрет. Глупый ты человек! Не видишь разве, весь мир в тартарары летит! Убивают нас! Смертельно ранили и гогочут, ждут не дождутся, когда земля испустит дух. И ведь доживут до такого, проклятые!..

Асуру не хотелось верить в слова товарища.

— Чушь ты несешь! — бросил он и вдруг, как ни странно, не поверил своему собственному голосу.

Шутка ли, от самого Карин-Эрзрума и до этих мест, до истоков Аракса, они видели только тела убитых и кровь. И земля, как мать этого младенца, вся растерзана, растоптана!.. И хотя она, земля, как и мать ребенка, пока еще теплая, и кровь на челе не остыла, и грудь еще струит молоко для несчастных чад, — земля эта мертва. Мертва, и никакой спаситель уже не воскресит ее.

Это становилось невыносимым. Надо во что бы то ни стало найти средство заставить его замолчать!.. Но как? И откуда добыть ему пищу?.. Окрест только дикие скалы да безбрежные ветры. В ущельях вражьи логова. Там смертоносны даже редкие кустарники, деревья и камни. Враждебны и птицы в небе. Вон они, черной тучей застят солнце. А время от времени с карканьем опускаются терзать корчащуюся в муках землю. Все здесь враждебно. И ему, и этому ворчливому Срапиону, и ничего еще не познавшему несмышленышу, не ведающему, как жесток мир, и пока только плачущему на все голоса. Вон и сейчас то истошно кричит, то всхлипывает, а то и горько как-то стонет.

Кого просить о помощи? Как сделать, чтоб это дитя выжило? За ними огнем стелется войско — пешие и конные. На арбах везут орудия, пленных женщин и даже дойных коров гонят. Тоже людьми называются. И бога своего имеют!.. И матери у них есть, и дети. Но попробуй-ка разживись у них хоть глотком молока или воды для ребенка. Горло тебе перережут. Прикончат и их, и этого злосчастного младенца.

Проклятые, не знаете нашего норова!..

Нет, знают. Потому и уничтожили страну, простирающуюся с юга на север, от ноева ковчега до священных вод Евфрата. Уничтожили и теперь вот в бесовском круговороте носятся над трупами убитых. Понятно, что к ним не обратишься за помощью. И в огонь не ринешься, туда, где в расщелинах скал дымится ближнее селение. Там ведь тоже затаилась смерть… Но что же тогда делать? Ребенок-то зайдется криком. Угаснет. Он ведь голоден. И не ведает, что мать его убита, что мир удушен и что ему враждебно само небо, отсвет которого отражен в его полных слез глазенках. Все это нипочем младенцу. Он хочет есть. Он хочет жить. Порожденного да вскорми!..

От всех этих дум у Асура в груди что-то сжалось в комок и наконец вырвалось вскриком отчаяния:

— О-ох!

— А то как же? — словно бы подхватив его горестный стон, сказал Срапион. — Обязательно умрет…

Асур, не слушая его, кусал губы. Напрасно, видно, он подобрал ребенка. Пусть бы и правда остался лежать возле матери под открытым небом. Пусть бы и умер, ему-то что, Асуру? Мало разве таких погибло? «Нет, нет! Что это я! — рассердился на себя Асур. — Как можно, чтобы не проросло это живое дышащее семя?» Такое и думать грех. Это дитя — теперь частица самого Асура, частица его души и тела. Ребенок должен жить. Еще утром младенец был совсем-совсем чужим ему. А теперь, смотрите-ка, стал словно бы одной крови, как родной, как свой ребенок.