Опять полили дожди. Не видать нам больше малины. Стеной хлещет, одинаково заливая и нас и врагов. Я приказал своим солдатам пообильнее смазать оружие, чтобы не поржавело. Всюду вода — и под ногами, и на голову льет, того и гляди, все блиндажи смоет. А по траншеям так целые реки текут.

Мне вспоминается старая песенка:

А дальше? Дальше не помню.

Вдруг ударила «катюша». Всеми своими стволами жахнула, и ракеты смертоносным ливнем огня и пламени ринулись сквозь водяную завесу в сторону вражеских позиций… Вспомнил!.. Вспомнил припев песенки: «Джан, любимая, джан…»

Близ Званки от огня «катюши» загорелось дерево. Гигантский огненный столб вознесся в мглистое небо. Неописуемое зрелище. Пылающее дерево унесло меня в наши ущелья. Росла у нас возле дома высокая черешня. С нее был виден сад Маро. Я забирался на самую ее верхушку — гибкие ветви, того и гляди, сломаются — и высматривал оттуда Маро. Отец снизу кричал мне:

— Эй, парень, разобьешься. Слезай… Не разбился.

Мгла рассеялась. На очень большой высоте летит самолет. Не могу определить, наш или немецкий. Вот он раскидал букеты осветительных ракет — красных, белых, зеленых. Чудится, будто небо обрушилось и звезды, медленно падая, гаснут в пути.

Что там делает Сахнов? Как отмечает свой день рождения? Я, конечно, свинья, надо бы сходить поздравить его. Но кого оставить на НП? И стихотворения в подарок не написал…

Снаружи какая-то возня. Что там? Ах да, к пулеметчикам прибыла кухня, горячую пищу доставили. Я накинул плащ, натянул на голову капюшон и вышел.

Под высокой насыпью стоит полевая кухня. «Привет тебе, любезная, — мысленно заговорил я с нашей кормилицей-кухней. — Ты горемычному брату-солдату лучший друг, пустая ли, полная, все одно. Здравствуй. Мы безгранично любим тебя, как малое дитя грудь своей матери. И хотя твоя «грудь» дымится и часто бывает полупустой, мы любим тебя, даже песенку в твою честь сложили: поем ее, когда голодны. Но сейчас я сыт…»

Запряженная в полевую кухню, маленькая кобылка съежилась под дождем и дрожит мелкой дрожью. Кухонная печурка открыта, из нее вылетают искры и с шипением гаснут. Огромный котел полуоткрыт, и из него валит пар. Пулеметчики спокойно стоят в очереди, один за другим подают повару свои котелки. Тот быстро наполняет их похлебкой и на чем свет стоит клянет дождь, который льет не переставая.

— Не ругайся, — успокаивает его кто-то из пулеметчиков, — он же тебе помогает, недостачи не будет.

Все хохочут.

— А если суп испортится? — вздыхает повар.

— Только бы голова твоя уцелела, по всему видно — товар дорогой.

Очередь опять закатилась смехом.

А дождь не смеется. Он знай себе крутит свой жернов.

Я люблю нет-нет да «покусывать» противника. Покручу телефон и приказываю своим:

— Сахнов, слушай ориентир пять, прицел десять, угол шесть с половиной. Двенадцатью минами — беглый огонь!..

И по моему приказу сто сорок четыре мины вылетают из двенадцати минометов и все обрушиваются на Званку. Я понимаю, что своевольничаю и меня могут за это взгреть, но ничего не могу с собой поделать. Иной раз еще и километра на два дальше Званок направляю огонь, стоит мне только завидеть там дымок или услышать гул моторов. И этим я, надо сказать, очень даже здорово злю немца, не даю ему спокойно спать и по ответному огню чую, что прыти у него уже поубавилось.

Светает. На другом берегу реки, в низине, я приметил какую-то черную точку. Глянул в стереотрубу, а это человек. Удивительно то, что он в нашей форме и автомат у него наш.

Я поспешил «разбудить» его. Может, кто из наших, пленный? Или немецкий разведчик в нашей форме? Похоже, он только прикинулся убитым.

Лежит в низине, следовательно, пулеметы наши его не могут достать. Автоматная очередь тоже не возьмет, до него метров шестьсот пятьдесят. Только минометным огнем можно взять в щупальца, навесным.

— Сахнов, будь наготове!..

Первые три мины я положил на таком расстоянии от цели, чтобы не тронуть его. Он не двинулся с места. Я послал еще три мины. Еще и еще бил.

И цель наконец вскочила и ринулась в сторону немцев.

Оттуда помахали рукой. Я перенес огонь на пересечение его пути. Надо во что бы то ни стало уничтожить сукина сына.

— Сахнов, беглый огонь десятью минами!..

Цель моя хоть и не без труда, но одолевает крутой склон. Вот-вот доберется до своих. Я злюсь. Огонь, огонь!.. Наконец он упал, прямо у самых немецких окопов, упал и скатился вниз…

И странно, но мне стало как-то не по себе. Ведь я же убил его. Однако чего это я так размяк? Это же враг, он пришел убить меня, я не дался, сам его уложил. Все справедливо и естественно. Только мне не очень-то по нутру эдакие «естественные» поступки.

Загадочна человеческая душа.

«Западноармянские поэты» иссякают. Я все продолжаю писать письма на страничках этой книги. Молодцы издатели: бумага что надо и страницы полупустые. А пишу я всего по нескольку строк.