А майор-то старик! Бедная Шура. Я терпеть не могу старости.

Машина остановилась, нужно было воды набрать. Метрах в трехстах от нас опушка леса. На верхушке одного из деревьев сидит большая черная птица. Спрашиваю, не орел ли…

— Здесь тебе не Кавказ, — говорит майор. — К тому же орлы на деревья не садятся. Это тетерев.

— А мясо у него съедобное?

— В наших условиях — просто деликатесное.

Я попросил у одного из солдат винтовку и прицелился.

Майор ехидно хмыкнул:

— Сейчас в клочья разнесет.

Я попросил не мешать, но майор не унимался.

— Сейчас попадет в мягкое место. Сейчас…

Я выстрелил. Птица взметнулась вверх, но затем, покачиваясь, полетела на землю. Один из солдат соскочил с грузовика и сбегал за добычей.

Машина тронулась. Тетерев мой был еще теплый. По черным крыльям белый опоясок, голова, как у курицы, только без гребешка. Весу в нем килограмма полтора, не меньше. Я очень рад неожиданной добыче. Шура тоже. Она погладила тетерева.

— Красавец какой…

— Послушайте, юноша, — сказал майор, — давайте меняться: я вам пачку махорки, а вы мне свою добычу.

— Нет! — обозлился я.

— Я не шучу. Могу еще тысчонку денег накинуть.

— Нет, товарищ майор.

Он встал, снял с руки часы.

— Нате, и их отдаю. Не отказывайтесь.

— Ни за что.

Шура сверкнула глазами и потянула майора за рукав:

— Садитесь, товарищ майор. Этот юноша — мой знакомый. Он рыцарь, не надо его обижать.

Майор протянул мне еще и бутылку водки, но я покачал головой.

Доехали до штаба армии. Майор и Шура стали прощаться. Я протянул ей тетерева и ушел. Майор закричал мне вслед:

— Хоть махорку возьмите!..

Я не оглянулся.

Все еще двадцать седьмое декабря. Завтра мне исполнится девятнадцать. В записях моих растерянность.

В штабе армии меня приписали к офицерскому резерву, впредь до отправки в нашу часть.

Досадно, что день своего рождения я проведу без Сахнова.

В длинной большой землянке нас человек тридцать. Я оказался самым младшим по возрасту. Старший в группе сказал:

— Будете у нас в землянке старшим.

— Ну что вы? — запротестовал я. — Среди вас есть даже полковники.

— Зато вы — фронтовик, а мы нет.

Они и правда все из тыла, «старички». Пополнение фронту. Жалко мне их.

Я устроился поближе к выходу, на деревянных нарах. Думаю о Шуре и ее старом ухажере. Она наверняка майоровская ППЖ, полевая передвижная жена, так злые языки называют на фронте иных женщин. Неприятно, конечно… А майор небось сейчас обгладывает косточки моего тетерева?

Утро. День моего рождения.

Решил поискать, не найду ли кого из армян. Мне указали одну из землянок.

— Там, кажется, есть ваш земляк…

Я толкнул дверь, спустился по деревянным ступенькам. В землянке едва тлеет коптилка, освещая чью-то лысину. Человек этот встал. Глаза и нос южанина. Но не армянин. Я уже хотел уходить, когда кто-то обнял меня за плечи и назвал по имени. Я чуть не онемел — это был мой односельчанин Баграт Хачунц. Он даже мне родственником приходится по материнской линии. В последние годы жил в Ереване, партработник.

— Ой, Баграт, товарищ капитан, и ты здесь?!

— Да, браток, и я здесь.

Он средних лет. Ему под сорок. Военная форма сидит на нем прекрасно, и он совсем не кажется пожилым. Я будто отца нашел.

— Когда приехал? — спрашиваю.

— Три дня назад.

— Зачем ты приехал?

Он рассердился.

— Воевать приехал, Родину защищать… Зачем люди едут на фронт?..

Баграт Хачунц достал из своего вещмешка бутылку коньяка «Арарат» и банку американской тушенки.

— Везет тебе, — сказал он, — последний коньячок-то. Из дому еще.

Он пригласил и всех других офицеров, кто был в землянке. Разлил коньяк кому во что — в жестяные и алюминиевые кружки, в банки разные — и говорит:

— Я очень хорошо помню, что у тебя сегодня день рождения. Ты честно жил на этом свете. Живи еще пять раз столько, солдат Родины.

Баграт повернулся к своим гостям:

— Я горжусь этим юношей, моим соотечественником, солдатом-армянином. Мы, армяне, всегда были и будем верны советской власти. Так выпьем же за эту верность.

Мне приятно, и я очень горд.