— Полк наш во что бы то ни стало должен выйти на шоссе, — сказал майор. — Это даст нам возможность отрезать противника от его основных сил.

Я спросил, как у нас с танками.

— Мало, конечно, — сказал майор. — Будем брать шоссе собственными силами. Как считаете, удастся?

— Что ж, воевать мы уже научились, — сказал я. — Надо надеяться, что удастся.

Мы спустились с дерева.

Вечер. Ко мне зашел капитан Волков, начальник особого отдела. Он знаком мне еще по Мясному Бору. Мы с ним изредка поигрываем в шахматы.

— Вы хорошо знаете рядового Сахнова?

— Очень хорошо.

— Полк наш давно не имел «языка», — сказал капитан. — А без «языка», без свежих данных о противнике, наступать будет трудновато. Сахнов просит командование полка позволить ему отправиться нынешней ночью за «языком»…

— Однажды он уже взял «языка». Со мной и с Сорокиным. Он ловок и отважен, — сказал я. — Раз берется, дело сделает.

Волков вынул пачку «Беломора», закурил папиросу и меня угостил.

— Но как вы думаете, почему Сахнов сам напрашивается на эту опасную вылазку? Уж не собирается ли он драпануть к немцам?

Меня всего передернуло. Как можно такое подумать?! Как я могу усомниться в боевом товарище!

— А почему вы спрашиваете меня об этом? — наконец проговорил я.

Волков выпустил дым через нос.

— Вы член бюро ВЛКСМ нашего полка, дважды орденоносец, мы верим вам. Кроме того, Сахнов с вами близок.

— Благодарю, — сказал я. — Но какое у вас основание ему не доверять?

— Основание серьезное, — сухо ответил он. — Не забывайте, что за Сахновым большие грехи. У него в прошлом много судимостей. У такого человека всякое может быть на уме.

Я взял себя в руки и довольно спокойно проговорил:

— Если вы считаете, что он собирается перебежать к немцам, тогда есть основания расстрелять его?

— Не понимаю вас?! — пожал плечами капитан.

— А что тут непонятного? Вы думаете, так трудно перебежать? Давайте выйдем из блиндажа, и я три раза кряду, у вас на глазах, схожу туда и обратно. Неужели вы не понимаете, что если бы Сахнов хотел бежать, он сделал бы это давно. Грех подозревать его.

Капитан поднялся и вышел.

Примерно через полчаса после ухода Волкова ко мне явился Сахнов. Он сиял от радости. Командир полка разрешил ему с тремя другими добровольцами отправиться за «языком». Я ничего не сказал о Волкове, о моем с ним разговоре.

Ночь. Сахнов с маленькой группой вышел на задание. Я остался на НП.

Всю ночь на немецких позициях была тишина. Неужто Сахнова засекли вместе с его товарищами? Мне вспомнилась молитва времен нашего пребывания в «аппендиксе».

В предрассветной мгле я приметил на нейтральной полосе ползущих в нашу сторону людей. Это они! Я поспешил им навстречу. Здорово-то как! Сахнов и его ребята волокут фрица. Лицо у Сахнова в крови, над левым глазом синячище. Это чуть испугало меня. Но Сахнов радостно закричал:

— Порядок, сынок! Пока глотку этому сукину сыну заткнули, он успел садануть меня рукояткой пистолета.

Рядом со мной вдруг возник капитан Волков. Он был невозмутим. Откуда ни возьмись прибежала Шура. Боже ты мой, она-то как сюда попала, в полк? И когда? Или сбежала от своего старикана врача? Но если и сбежала, то зачем именно сюда явилась, в наш полк? Чего она все преследует меня?..

Шура наложила повязку Сахнову. Немец здорово его разукрасил. Но Сахнов ни звука не издал, когда Шура обрабатывала рану. Она повела его в полевой госпиталь. Когда вернулась, я спрашиваю:

— Что, твой старикан тоже перевелся к нам в полк?

— Хотел было, но я не дала ему сделать этого. И вообще бросила его.

— Другого, что ли, нашла?..

Шура схватила меня за плечи, посмотрела прямо в лицо и взмолилась:

— Не убивай меня!

Всхлипнула и побежала вон.

Хотелось закурить — и не смог: руки почему-то дрожали.

«Язык» Сахнова оказался очень важной и ценной добычей.

Рассвело. Полк наш двинул в наступление. Для противника это было неожиданным. И мы с первого же удара ворвались в их расположение.

Полдень. Мы вышли к шоссе. Идти дальше нет сил. Окопались. Я неотступно думаю о Шуре. Боюсь, что на этот раз обидел ее сильнее прежнего. Но как мне быть?..

Сегодня десятое февраля. Уже месяц и тринадцать дней, как мне исполнилось девятнадцать. Записи мои заморожены.