– Почему мы стоим, когда такой холод?
– осторожно говорит Дмитрий Михайлович.
– Пошли ко мне, к нам. Дома волноваться не будут?

Да что он к ней пристает, когда она так устала!

Собравшись с силами, Аленка стряхивает с себя привычное оцепенение, выдергивает руку и поворачивается, чтобы уйти. Но Дмитрий Михайлович ее не пускает.

– Деточка, что с тобой?
– спрашивает он совсем тихо и снова берет ее руку, греет в своих ладонях.

Так называла ее только мать... Сколько, оказывается, накопилось в Аленке слез! Они мгновенно заполняют глаза, вырываются из берегов, текут по щекам, скатываются к подбородку.

– Мама... Она умерла...

Аленка дрожит и плачет и не может остановиться.

– Пойдем к нам, деточка, - обнимает ее Дмитрий Михайлович, - мы же совсем рядом с домом.

Там нас накормят, напоят чаем - у Татьяны Федоровны как раз выходной...

Надо что-то сказать, что-то немедленно сделать, чтобы она перестала так плакать! Нет, он совсем не умеет обращаться с детьми...

– Ты знаешь, - торопится он, - мы вовсю сейчас репетируем "Снежную королеву", и, представь себе, наша принцесса вдруг нахватала двоек. Пришлось Валю от репетиций отстранить.

Обнимая Аленку за плечи, защищая от ветра, Дмитрий Михайлович ведет ее к себе домой, где тепло и сытно и есть Таня. Что-нибудь она придумает, как-то поможет этой худенькой несчастной девочке.

– Хочешь играть принцессу?
– осеняет его счастливая мысль.
– Хорошая роль, со словами! Вернется Валя - будет у нас две принцессы! У нас и Герды две, и два Кая.

– У меня тоже двойки, - всхлипывает Аленка - Ну и что? Подумаешь, двойки!
– фрондерски фыркает Дмитрий Михайлович, совершенно не заботясь о логике собственных слов.
– Разве бывает жизнь без ошибок и двоек? Скучная жизнь! И между прочим, как раз из двоечников получаются артисты, певцы и художники.

– Почему?
– удивляется Аленка.

– Потому что они непоседливы, любознательны и с фантазией.
– Только бы она не расплакалась снова!
– Они, понимаешь, не могут учить и учить как заведенные каждый день... Нет, учиться, конечно, надо...
– Как раз вчера из-за истории с Валей руководство втолковывало ему, что он прежде всего педагог.
– Но у нормального человека должны же быть срывы... У тебя по какому двойки, наверно, по математике?

– Да... А откуда вы знаете?

– Догадался!
– Он радуется как маленький.
– Сам был двоечником, закоренелым, матерым двоечником!

– Правда?
– Аленка прерывисто вздыхает, неуверенно улыбаясь.

– Честное слово... Ну вот мы и пришли! Сейчас нас с тобой покормят, а потом мы посмотрим роль - ты уж нас выручай, хорошо?

***

Оранжевый абажур над круглым столом, фаянсовая белая супница, фотографии и афиши, таинственно всплывающие из полутьмы, - все видится смутно, неясно, сквозь надвигающийся, наваливающийся на Аленку сон. Она сидит на диване, и глаза ее закрываются сами собой. Даже в собственной комнате не чувствует она себя так спокойно: дома страшно без мамы. Усыпляюще тикают ходики, за окном бесшумно хлопьями валит снег, женский голос доносится как сквозь вату:

– Смотри, Митя, какой снегопад.

Чьи-то руки кладут ей подушку под голову, поднимают на диван ее ноги, укутывают пушистым пледом. Руки ласковые и теплые, почти как у мамы.

– Поищи, Митя, в тетрадке, у тебя же есть адрес. Надо предупредить, а то там, наверное, беспокоятся, - последнее, что слышит, засыпая, Аленка.

– Нет, - бормочет она через силу, - никто там не беспокоится.

– Ну уж никто, - ворчит в ответ Дмитрий Михайлович, - так не бывает.

Но Аленка уже спит.

***

Дмитрий Михайлович едет в трамвае на другой конец заносимого снегом города. Кондуктор, закутанная в клетчатый платок, с большой старой сумкой, с катушками билетов на толстом ремне, простуженно выкрикивает остановки, дергает за старую, с бахромой, веревку, с легким звоном отправляя промерзший трамвай; они подолгу ждут, пока расчистят пути, - давно не было такого сильного снегопада! Пассажиры беззлобно бранят снег, а заодно и трамвайные власти с их всегдашней растерянностью перед стихией, и только Дмитрий Михайлович стоит молчаливо и безучастно.

Он думает о спящей в его доме девочке, думает с давно забытой нежностью, он вспоминает сына - того, маленького, увезенного от него навеки, потом опять видит Аленку, свернувшуюся на диване клубочком. Думы странным образом переплетаются, чем-то нерасторжимо связаны, и заслоняет их взволнованное лицо Тани.

– С Богом, Митенька, с Богом, - шепчет она, оглядываясь на Аленку. Верхний свет погашен, у дивана горит ночник, чтобы девочка, если проснется, не испугалась.
– Ты же смотри, Митенька, ты скажи, что, мол, устала, переночует у нас, пусть не волнуются. Ничего, если и школу пропустит.