Шрифт:
«Ишь он какой, старик, — думаю я. — Видно, немало он перевидал… В портянках по тайге — это не что-нибудь. А ведь по нему не скажешь».
— А эту женщину вы видели еще? — говорю я и накладываю себе варенье. Оно легкое, как вата. Это болгарский конфитюр.
— Какую еще женщину? — удивленно спрашивает старик. Он, видимо, забыл, что говорил про нее. Все-таки он очень старый…
— Женщину, которая подарила ичиги. В тайге.
Старик что-то раздумывает, видимо, вспоминает…
— Конечно, видел, — говорит он. — Эта женщина была моей женой. И у нас родился сын.
— Так у вас есть сын? — обрадованно говорю я. — А где он… Он не в Москве? Почему он никогда не приходит?
Старик снова задумался. Зря я пристаю к нему с расспросами. Какое, в конце концов, мне дело.
— Моего сына воспитал другой человек, — говорит старик. — Мы с сыном никогда не видимся… Ну, это целая история.
Оба мы молчим.
— Я считаю, что вы должны написать о Дальнем Востоке, и вообще об этом участке гражданской войны, — говорю я.
Старик улыбнулся.
— Я пишу об этом. Книга называется «Партизанское движение на Дальнем Востоке». Ну, а ты как? Где ты учишься?
— Я не учусь. Я работаю на заводе замочных изделий.
Старик с интересом смотрит на меня.
— Это смешной завод, — говорит он. — Ну, там ведь не только замки… Наверное, еще что-нибудь делаете, поважнее.
— Конечно, не только замки, — говорю я. — Это только так называется. Мы делаем и карбюраторы, и втулки, и детали к машинам. Мы их делаем из железного порошка. Это новое слово в науке.
Тут я, конечно, приврал. Мы их еще не делаем. Завтра только у нас будут пробы. Ну, все равно, это почти одно и то же.
— Ну, я пошел. Спокойной ночи, — сказал я.
— До свиданья… Приходи ко мне, если будешь свободен.
Он улыбнулся и снова стал похож на старого, грустного и, пожалуй, доброго дога.
— Слушай, сколько тебе лет? — спросил он неожиданно.
— Мне восемнадцать, — ответил я.
— Какой ты счастливый! Тебе здорово повезло.
Он стоял задумавшись, сутулясь, стоял под портретом, где был изображен молодой суровый большевик, обутый в сапоги со странным названием — ичиги.
Я кивнул ему и тихо закрыл дверь.
Я вошел в свою комнату, зажег свет. Молочные брызги на полу засохли и стали похожи на известку.
Мне стало вдруг весело от мысли, что мне только восемнадцать лет. Засыпая, я подумал о том, что в комнате нужно все-таки устроить уборку…
1960 г.
НОЧНОЙ СЕАНС
Объявление гласило: «Пункт третий повестки дня — очень неэтичное поведение Дронова Вани, киномеханика. — И все вытекающие отсюда последствия». Повестку составлял недавно избранный член комитета Микитдинов Сельмаш (имя было дано, видимо, во время коллективизации в Казахстане). Сельмаш любил таинственные и грозные намеки, и объявление было составлено в его стиле.
А за день до собрания ко мне подошел Ваня Дронов. Карие его глаза были печальны, темны. Солнцу, веселящемуся в поселке, не было туда доступа: отныне оно померкло для Вани Дронова, совершившего неэтичный поступок.
— Я хочу посоветоваться с вами, — сказал он.
— Буду очень рад, — ответил я.
— Видите ли, я в этом совхозе с первого дня, а Сельмаш и другие пришли сюда недавно. В общем-то они салажата. Так вот, чтобы они поняли, в чем дело, я написал объяснительную записку… Пусть прочтут, а уж потом судят. Здесь я описал все с самого начала… Может, я чего и не так написал, но я писал так, как было. Возьмите, пожалуйста.
Вечером, когда в совхозе уже выключили движок, в призрачном, зыбком свете керосиновой лампы, в тишине, которая была столь сильна и звеняща, что доносила далекий угрюмый голос тракторов, ведущих ночную пахоту, читал я объяснительную записку Вани Дронова.
Сейчас все это позади, но история, рассказанная им, показалась мне любопытной. И я попытался восстановить ее в том виде, в каком пришла она ко мне в тот апрельский вечер со страниц школьной тетради, исписанной быстрым, словно бы захлебывающимся в беге почерком.
«На целину я приехал из Ангарска. Работал в Ангарске киномехаником на передвижке… А работа у нас какая: ездишь по строительным организациям, картины крутишь. Когда-то здесь, говорят, тайга была, только я лично этого не застал. Город и город. Хороший город, красивый, говорят, на Ленинград похож — по ленинградским проектам строили. И Дворец культуры такой, что и в Ленинграде ему стоять не стыдно, и кинотеатры всякие, и ресторанчики есть. И называются звучно: один — «Тайга», другой — «Ангара». И в них отдохнуть можно, культурненько так: выпиваешь себе под полонез Огинского.