Однако Расул Гамзатов не стремился выглядеть литературным нуворишем, он никак не мог привыкнуть к новому дому, ему хватало и старого. Он был невзыскателен, ему хотелось лишь одного — покоя, которого требует творчество. Однако жизнь знаменитого поэта и могущественного, как многие полагали, государственного деятеля была далека от желанной тишины писательского кабинета.

«Приходили гости и обычно, неожиданно, — вспоминала Салихат Гамзатова. — В таких случаях я корректно говорила, что пойду посмотрю, не спит ли папа (у него была бессонница, и он иногда спал днём). Если он спал — я извинялась, просила прийти позже. Если он не спал — звала его, но очень часто, видя, что он работает, я говорила, что могу сказать, что он спит, и попросить гостей прийти позже. Но папа всегда бросал работу и спускался. Я всегда удивлялась этому. Ведь вдохновение поэта, его работу, как мне казалось, нельзя прерывать, тем более что гость нередко просто хотел поболтать. Но если я не сообщала о приходе гостя, желая не беспокоить его, папа сердился и делал мне замечание. И я делала, как хочет он. Папа обожал людей».

Средняя дочь Патимат вспоминала, что по утрам из отцовского кабинета слышалось, как «папа в такт иногда взволнованно, иногда тихо и ритмично произносит стихи, словно выравнивая и подгоняя слова».

Домашние старались не беспокоить поэта, особенно когда он творил. Они привыкли уважать творчество и понимали, что оно во многом — дитя одиночества. Расул Гамзатов посвятил супруге и её заботе о нём много замечательных стихов, но мог и пошутить по этому поводу.

Вдохновение отпусков не давало. Расул Гамзатов работал всегда и везде. «Если пишется, то пишется везде: в вагонном купе и даже на плече покупателя, стоящего перед тобой в очереди магазина, — говорил он в беседе с Евгением Дворниковым. — А не пишется, то не помогут ни Михайловское, ни подлинное пушкинское перо, ни приезд современной Анны Керн по телеграфному вызову».

Муза Гамзатову не изменяла, но и он был преданным адептом поэзии. Любил работать на даче, у моря, пока не начинали мучить каспийские ветры. Иногда стихотворение слагалось почти само, будто спускалось на невидимых крыльях с таинственных высот. А порой он работал по нескольку дней, пока не находил строку, слово, интонацию, которая освещала его творение.

Но у каждого стихотворения был свой роман с поэтом, который труднее продолжить, чем начать. Казалось бы, ему ли, признанному поэту, властителю дум, робеть перед чистым листом, но исчезали вдруг и опыт, и мастерство, и поэтические приёмы. Но охватившее поэта чувство, окрылившая его мысль — они уже делали свою чудесную работу. Каждое новое стихотворение становилось для него манящей загадкой, которую было непросто разгадать. И каждая новая строфа была не такой, какой он ещё мгновение назад её представлял. Эта магия завораживала поэта и рождала поэзию.

«Стихи приходят неожиданно, как подарок, — писал Расул Гамзатов. — Хозяйство поэта не подчиняется жёстким планам. Нельзя запланировать для себя: сегодня в десять часов утра я полюблю девушку, встретившуюся мне на улице... Я не знаю, что такое талант, как не могу сказать, что такое поэзия. Но иногда — то на пути к дому, то в чужой стороне, то во время сна (как бы приподняв полу моей бурки), то когда я ступаю по зелёной траве (как бы переливаясь в меня из живой зелени и разливаясь в крови), то во время еды, то во время музыки, то в кругу семьи, то в кругу шумных друзей, то когда я поднимаю на руки ребёнка, как бы благословляя его на долгий путь, то когда я подпираю плечом, помогая нести, гроб с останками друга, провожая его в последний путь, то когда я смотрю в лицо своей любимой — вдруг меня посещает нечто редкое, удивительное, загадочное и могучее. Оно бывает то весёлое, то печальное, но всегда побуждает к действию, всегда заставляет меня говорить. Оно приходит без приглашения и без спроса».

Когда его спрашивали о природе поэтического творчества, он не умел объяснить это таинство во всей полноте, он сам пытался его постичь. Но иногда приводил в пример Сулеймана Стальского, то, как он ответил жене, которая, не дозвавшись мужа к обеду, принесла хинкал на плоскую крышу сакли, где он лежал на своём тулупе:

«Сулейман рассердился. Он вскочил с места и закричал на свою старательную жену:

— Вечно ты мне мешаешь работать!

— Но ты же лежал и ничего не делал. Я думала...

— Нет, я работаю. И больше мне не мешай.

Оказывается, и правда, в этот день Сулейман сочинил своё новое стихотворение».

Эта история описана в книге «Мой Дагестан». Есть у этой темы и продолжение.

«Поэт женился. Сыграли свадьбу. Гости разошлись, оставив новобрачных одних в комнате, специально приготовленной для брачной ночи. Невеста возлегла на брачное ложе в ожидании жениха. Однако жених, вместо того чтобы прийти к своей невесте, сел за стол и начал писать стихи. Всю ночь он писал стихи и к утру закончил длинное стихотворение о любви, о невесте, о брачной ночи.

Должны ли мы сделать вывод: “Итак, поэт работает даже в ночь любви?” Если бы я работал так же, как этот аварский поэт, у меня было бы книг в пятьдесят раз больше, чем сейчас. Но я думаю, что это были бы фальшивые книги».

Покой наступал лишь ночью, когда Гамзатову удавалось выкраивать время для творчества. А днём... Днём были не только гости и служебные обязанности. Днём была жизнь, которая теперь делала очередной неожиданный поворот.