Цадаса внимательно прочёл стихи сына, послушал, что говорят о них люди, посмотрел, что пишут в газетах. Видимо, он увидел в стихах сына много знакомого — в стиле, в речевых оборотах, в деталях. Возможно, это привело его к мысли, что те, кто поговаривал, будто он сам пишет за сына стихи, были в чём-то правы. Он объяснял сыну, что писать стихи — это ещё не значит стать поэтом. Что поэзия должна быть неповторимой, иметь своё лицо. Но Расулу ещё трудно было понять отца.

Суть дела объяснили ему простые горцы. «Когда отец работал в Хунзахе, недалеко от Цада, — писал позже Расул Гамзатов, — у него была своя дорога, он по этой дороге сочинял стихи, я тоже решил по этой дороге пойти, но мне старики говорили — отцовскую дорогу оставь, если ты поэт — найди собственную дорогу». Поэт признавался, что учился писать у отца, но влияние его было столь сильным, что поначалу мешало ему обрести свой голос. Позже Гамзатов напишет:

И добавит об отцовской тропе:

«Мой отец всегда ходил в Хунзах не общей дорогой, а по своей собственной тропинке. Он её наметил, он её проторил, он ходил по ней каждое утро и каждый вечер. На своей тропе отец умел находить удивительные цветы. Он собирал их в ещё более удивительные букеты. Зимой и справа, и слева от тропы он лепил из свежего снега маленькие скульптурки людей, лошадей, всадников. Жители Цада и жители Хунзаха приходили потом любоваться на эти фигурки. Давно завяли и высохли те букеты, давно растаяли фигурки, вылепленные из снега. Но цветы Дагестана, но образы горцев живы в стихах отца».

Школа и театр находились в Аранинской крепости, неподалёку друг от друга. И стоило Расулу задуматься над новой поэтической строкой, повторить про себя сочинённую по пути строфу, как оказывалось, что ноги привели его в театр. Пусть это не было его главным призванием, но всё же было искусством, неразрывно связанным с настоящей литературой.

В конце концов он оставил школу и окончательно перебрался в театр.

Махмуд Абдулхаликов написал книгу воспоминаний «Мой театр», в которой немало сказано о театральной карьере Расула Гамзатова. Его назначили помощником режиссёра, а заодно, как человеку грамотному и склонному к литературе, доверили литературную часть. Гамзатов относился к литературной основе спектаклей с особой ответственностью, когда на сцене шло действие, он зорко следил за ним из суфлёрской будки. «В некоторых спектаклях мне доставались незначительные роли, — вспоминал Расул Гамзатов, — но чаще всего я сидел в будке суфлёра. Мне, молодому поэту, нравилась роль суфлёра больше всех остальных ролей. Мне казалась второстепенной и необязательной игра артистов, их мимика, жесты, передвижение по сцене. Мне казались второстепенными костюмы, грим, декорации. Одно я считал важнее всего на свете — слово. Ревниво следил за тем, чтобы актёры не перевирали слова, чтобы они правильно их произносили. И если какой-нибудь актёр пропускал слово или искажал его, я высовывался из своей будки и на весь зал произносил это слово правильно. Да, текст и слово я считал важнее всего, потому что слово может жить и без костюма, и без грима — его смысл будет понятен зрителям».

Играть приходилось не только в клубе, на более или менее оборудованной сцене, театр много гастролировал. Добираться до аулов было непросто. Где-то и вовсе не было дорог, одни вьючные тропы. Выручали ослы, если удавалось их раздобыть. На них и возили театральный реквизит. А чаще тащили его на собственных спинах, даже через заснеженные перевалы.

Их ждали везде, и каждый раз это был праздник. Как встречали артистов, вспоминал Махмуд Абдулхаликов: «Кому первым удавалось подойти к артисту и пригласить в гости, тот и становился его кунаком... За час до начала основных выступлений артистов начинались танцы, лезгинка с зурной и барабаном. На звуки музыки сразу собирались сельчане. Было большим счастьем, если в селе оказался электромотор. Если его не было, зажигали керосиновые лампы и при их свете начинались выступления. Бывали случаи, когда зажигали костры для освещения... Так, пешком обойдя весь Аваристан, артисты возвращались в центр нагорного Дагестана — родной Хунзах».

Сцены обычно сооружались на годекане, где всегда находилась пара брёвен или скамеек, на которых обычно сидели аксакалы, обсуждая сельские дела. Остальные стулья или табуретки зрители приносили с собой. Если были и навес или крыша — дело облегчалось. Если их не было и вдруг начинался дождь, спектакль переносили, а до той поры отправлялись в гости к кунакам, где пели песни, танцевали и пировали. Расула часто приглашали в сельские школы, чтобы сын самого Гамзата почитал им свои стихи. Кто-то хвалил его стихи, кто-то ругал, но в горах его уже считали поэтом.

«Помню, с этим же театром я впервые приехал в знаменитый высокогорный аул Гуниб, — писал Гамзатов. — Известно, что поэт поэту кунак, хотя бы они и не были знакомы. В Гунибе как раз жил поэт, о котором я слышал, но встречаться с которым раньше не приходилось. К этому поэту я пришёл в гости, у него же я остановился на дни наших гастролей.

Добрые хозяева приняли меня так хорошо, что мне было даже неловко, я не знал, куда себя деть. Особенно же запомнилась мне ласковая доброта матери поэта.

Уезжая, я не находил слов для благодарности. Получилось так, что с матерью поэта я прощался, когда в комнате никого не было. Я знал, что для матери не может быть ничего радостнее, если скажут хорошее слово о её сыне. И хотя я очень трезво смотрел на очень скромные способности гунибского поэта, всё же я начал робко хвалить его. Я стал говорить матери, что её сын — очень передовой поэт, пишет всегда на злободневные темы.

— Может, он и передовой, — грустно перебила меня мать, — но у него нет таланта. Может быть, его стихи и злободневны, но, когда я начинаю их читать, мне становится скучно. Ты только подумай, Расул, как получается. Когда сын учился произносить первые слова, которые и понять-то было нельзя, я несказанно радовалась. А теперь, когда он научился не только говорить, но и писать стихи, мне скучно. Говорят, что ум женщины лежит на подоле её платья. Пока она сидит, он при ней, но стоит ей встать, как ум скатывается и падает на пол. Так и мой сын: пока сидит за столом, обедает — говорит нормально, всё бы слушала, но пока он идёт от обеденного стола до письменного, он теряет все простые и хорошие слова. Остаются только казённые, серые, скучные».

В странствиях комедиантов по горам Расул лучше узнавал свой народ, его культуру и традиции. В каждом селе было что-то своё, неповторимое, как в хорошей поэзии. Новые впечатления дарили молодому поэту богатый материал для творчества, и многое воплотилось в стихи.