— Может быть, и знает, — с сомнением заметил Элам Первый. — Но мы таких слов от него не слышали. Да и самого его уже давно не видели.

Эламы опять поговорили между собой, словно Толкачёв послужил катализатором темы разговора. Он гостя не касался. До тех пор, пока Первый вновь не обратился лично к нему.

— Чем же ты теперь решил заняться? Есть ли у тебя потомки?

Иван задумался над ответом.

Со второй частью вопроса Первого всё было ясно: нет у него потомков. А в первой части читалось обыкновенное любопытство человека, которому интересно знать кое-что о незнакомце. И будь на месте Ивана кто-то другой из прибойников, то понятен был бы и ответ. Человеку надо жить, пока не подойдёт время нового Прибоя. И жить почти двадцать лет. И он, чтобы выжить, должен есть, одеваться, то есть чем-то заниматься. Работать, создавать…

Но что Иван мог сказать Первому? Опять объясняться — он, де, не просто человек Прибоя, а ходок во времени, и пересказать историю своего попадания сюда, в Преддурные века, а также поведать, куда он собирается отсюда идти полем ходьбы. Поймут ли его эти люди? Оторванные от цивилизации, от понимания времени, самого процесса создания Пояса? Первый, возможно, и поймёт.

И он решил вызвать Первого из Эламов на откровенный разговор, прежде чем подробно рассказывать о себе.

— Я тебе скажу, чем буду заниматься. Но вначале скажи ты, Первопредок, вот о чём. Ты родился когда? До образования Пояса Закрытых Веков? Так?

Первый встрепенулся, остро посмотрел на Ивана. Ходок заметил в его глазах настороженность первых мгновений встречи, но и жгучую заинтересованность.

— Думаю, — сказал Первый ровным неживым голосом, — моим потомкам это будет неинтересно слушать… Идите, дорогие, займитесь делами. Скажите женщинам и Двадцать Третьему, чтобы не боялись и тоже занимались бы по дому.

Эламы-потомки без видимого неудовольствия, либо какого участия к словам Первого, легко поднялись из-за стола и кучно покинули комнату, где полновластным хозяином, как подумалось Ивану, был Первый Элам.

— Я из двадцать третьего века, — сказал он отрывисто, когда дверь за последним потомком закрылась. — А ты?

— Из двадцатого. Самый его конец… Правильнее, начало двадцать первого.

— О, счастливчик! — Элам искренне позавидовал Ивану. — Двадцатый — стабильный век… Однако странно. Как же ты сюда попал? В эти времена?.. Если это не тайна, конечно.

Иван криво усмехнулся: придётся всё-таки о себе рассказывать поподробнее.

— Не тайна. Впрочем, как на это посмотреть. Попав в ваше время, я только и знаю, что говорю о себе и о том, как меня силой заставили появиться среди вас.

Он неторопливо ввёл Первого в перипетии своих врождённых возможностей и в историю последних дней или времён.

Ивану трудно было словесно объяснять даже самому себе соизмеримость своего бытия и тех отрезков времени, которые он проскакивал, находясь в поле ходьбы. Если считать, сколько он прожил, то набежит, вероятно, всего ничего, а если учесть все подвижки во времени, то… Сколько? У человечества отсутствовал массовый опыт таких перемещений, значит, и массив словарного запаса, объясняющий это явление, ему был тоже незнаком. А сами ходоки такими вещами не интересовались и даже не любили по такому поводу вести какие-то разговоры.

Но Первый его, в основном, понял, хотя, подобно Напель, удивился, как он выразился, «парадоксу обратного движения во времени». Он так и сказал — «парадоксу», немало удивив, в свою очередь, Ивана. Кроме того, Первого поразила не активная власть над временем, а его пассивное использование непосредственным образом.

— Как можно протолкнуться сквозь время? — непонимающе покрутил он головой, но быстро отошёл от этой темы. — А вот мы, Первопредки, попали сюда добровольно. Все… Ты когда-нибудь слышал о таком понятии или явлении — перль?

— Да, я слышал о параллельности миров в будущем. Но…

— Ну да. Тогда тебе трудно понять ужас людей-перлей, когда они узнают о необычности и виртуальности своего бытия…

В своё время, когда Симон говорил и разъяснял понятие перлей, а потом аппаратчики видели в нём того же перля, Иван, конечно, поражался такой возможности. Но в душе он никак не мог понять опасений Симона и Сарыя перед перлями. Да и вообще, для него упоминание об альтернативе будущего, по сути своей, страдало некоторой отвлечённостью. И даже ненужностью: есть — так есть, а нет — так нет.

Первопредок же Эламов рассказывал как очевидец трагедии, как её участник и жертва.

Она разыгралась в одном из таких миров, обречённых исчезнуть мгновением ока, погаснуть, отключиться…

Можно придумать множество слов, и каждое говорило бы об одном: время, творя будущее физического мира, добивается своего методом проб и ошибок, создавая параллельно текущее время. А потом по своей прихоти или по иным каким-то неведомым нам законам, оно вымарывает неудачные создания. Стирает их навсегда. Без каких-либо следов, напоминающих об их существовании.