Напрашивался неприятный вывод — он был привязан к каналу, по которому время текло по своим законам и не подчинялось его расчётам.

Такая догадка, естественно, не придала ему уверенности в себе, растревожила.

Толкачёв почувствовал холодок, коснувшийся спины, хотя ночь стояла тёплая. Посмотрел на небо. Там ярко горели звёзды, собранные в знакомые созвездия. Но и такого не должно было быть. Ходьба во времени приучила его к изменению конфигурации расположения звёзд на ночном небосклоне. В таком дальнем прошлом, в котором он сейчас находился, созвездия не могли не измениться. А они сияют в вышине также, как в дни его нормальной человеческой жизни, когда он о ходоках во времени ещё не слышал.

Тогда, поскольку он находится не в своём времени, а в прошлом, здешнее звёздное небо ни что иное, как имитация. Тогда и смена дня и ночи — тоже имитация. Кто-то что-то включает и выключает? Днём загорается солнце-лампа, а ночью — искусственная картинка над головой подобная той, что демонстрируется в планетарии.

От подобных размышлений и выводов Ивану стало совсем неуютно. Ведь тогда, по всему выходит, его там, в его поле ходьбы, загнали в нечто подобное временному бредню или тралу. Не в том суть, как назвать. Недаром же ему почудилась сетчатая неуловимость в ближайшем прошлом. Она-то его и не пустила, когда он захотел оторваться от Хема.

Чтобы проверить свои догадки, он всё-таки стал на дорогу времени, и лишь реакция, выработанная годами на тренировках в спортивной школе и в армии, и разумная осторожность спасли его от объятий паукообразной машины. Она как будто поджидала его появления и уже крутилась, готовая выбросить щупальца. Впрочем, с другой стороны, могло быть и так — Иван наткнулся на Хема ещё в том времени для него самого, когда он готовил предыдущую попытку схватить ходока.

Так ли это было, иначе ли, но Толкачёв осознал одно: становиться на дорогу времени следует только на самой границе Прибоя, у самых поднятий гор неприступности, только тогда он может гарантировать себе неуязвимость от Хема, если, конечно, верить посланцу от Напель.

Но где находится эта граница? Как ни кратко Иван находился в поле ходьбы, однако отметил статику его картины: точно так же горы недоступности выглядели и во время избавления его из клетки.

Приходилось надеяться на какие-то ощущения, которые овладевали Эламом Шестым при подходе к Прибою. Вдруг и у него откроется в организме или в интуиции какая-либо заметная реакция предчувствия на приближение удара времени о Пояс Закрытых Веков, означающего Прибой времени… Или откат времени… Или…

Впрочем, как это явление не назови, но если оно есть для прибойников и для него самого, то всё едино — Прибой, откат, выброс…

И включат ли после ночи день?..

День всё-таки наступил, удивительно похожий на предыдущие: белые барашки неторопливых облаков, горячее, но не жгучее солнце на бледно-голубом небе и лёгкий, как выдох спящего человека, ветерок, задувающий с неопределённой стороны — то в разгорячённое лицо подует, то охладит затылок.

У самой дороги — неживая природа, имитация. Однако кто знает?.. Не хотелось проверять.

Иван шёл обычным размеренным шагом, выработанным ещё в армии, думал урывками и ни о чём интересном. То вспоминал друзей: по школе, армии, ходоков, — то считал шаги. Порой тоскливо окидывал взглядом дорогу перед собой — петляющая в зарослях (тоже, наверное, искусственных) бело-жёлтая лента. Ни конца ей, ни краю.

Зато начало у неё есть — двор, куда Хем притащил Толкачёва. Попавший туда человек, возможно, изолируется от реального времени. Но тогда этот двор — тот же самый отстойник, временная яма, своеобразная нора, где нет времени. Одним словом — небытие… А когда распахиваются ворота, то открывается временной канал, по которому с первого шага со двора начинается ускоренный бег в будущее — дни, месяцы, а то и годы остаются позади после продвижения на метр по этой дороге, ведущей к цели — Прибою…

Но тогда причём здесь Подарки?.. Подарочки!..

И он был таковым — Подарочком. Да вот сбежал. Пусть теперь ищут другого, не такого как он…

Незаметно Ивана охватило какое-то игривое, не к ситуации, настроение. Ему всё нипочём. Подумаешь, дурмы там какие-то вместе с пентами. Да плевать на них! И всякие-якие Пояса Дурных Веков… И Гхоры со своими палками…

Иван зашагал вразвалочку, вихляя задом, будто кому-то на показ, выставляя свою независимость и презрение. Через шаг приговаривал: Эх, эх, эх! — Рифмуя: — Повеселиться нам не грех… Наплевали мы на всех!.. Настало время для потех…

Ощущение такое, что впору бы сейчас подпрыгнуть, завизжать и свалиться куда-нибудь вниз, если было бы куда упасть. Хорошо бы в холодную воду…

Продолжалось такое весёлое и бесшабашное настроение недолго, шагов на двадцать. Так что Толкачёв даже не осознал необычности своего поведения. И когда он шёл уже совершенно развинченной походкой и выкрикивал подходящие междометия невпопад, то внезапно получил страшный, сокрушительный удар, казалось, по каждой клетке своего существа.

Его стало раздирать на части, затем переминать их в аморфное месиво — голова-ноги, лицо-спина — и, когда от него ничего не осталось целым и постоянным, с размаху стукнуло обо что-то твёрдое…