Затем поэт напоминал Гоголю, что он "на Руси уж начал тот же подвиг", возбуждая "сильный добрый хохот" и в Петербурге, и в Москве; но с некоторых пор голоса его уже не слышно. Стихи заканчивались призывом к Гоголю надеть сценическую маску.

Гоголь был очень тронут и символическим подношением маски и стихами, хотя высказанному совету в точном его смысле не последовал. Он готовился задать пир не Талии, то есть музе комедии, но скорее Каллиопе — музе поэзии эпической, повествовательной.

К концу лета 1839 года, если не вся, то большая часть поэмы вчерне уже была закончена, и Гоголь получил возможность отвлечься на другие литературные замыслы. Писатель обдумывает новое произведение из украинской истории, которое должно, по-видимому, получить форму трагедии. "Передо мною выясниваются и проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак".

Строки эти писались Гоголем 25 августа в Вене. Он уже покинул Италию и держал путь на родину ("Неужели я еду в Россию? Я этому почти не верю").

Около середины сентября Гоголь пересёк границу, а 26 сентября был в Москве.

Очередное посещение Москвы, мы помним, должно было состояться после премьеры "Ревизора", но не состоялось. Гоголь как бы дал крюк в три года и в тысячи вёрст.

Эта невольная отсрочка встречи с Гоголем до предела усилила нетерпение москвичей, которые и без того с жадным интересом ожидали каждое новое слово писателя. Из писем Гоголя было уже известно, что он работает над "Мёртвыми душами", хотя содержание и смысл своего нового произведения он намеренно держал в тайне.

Гоголь, правда, уже прочитал за границей кое-кому из русских первые главы поэмы: А. О. Смирновой, А. Н. Карамзину* (сыну знаменитого писателя и историка*), А.И.Тургеневу* (брату декабриста Н. И. Тургенева*)… Но никто из москвичей, выезжавших за границу, в число этих счастливцев, кажется, не попал. Москвичам оставалось довольствоваться сообщениями третьих лиц и слухами, всё более и более интригующими. Кто-то написал из чужих краёв, что, "выслушав перед отъездом из Рима первую главу "Мёртвых душ", он хохотал до самого Парижа…"

2 октября Гоголь вместе с М. С. Щепкиным появился в доме Аксаковых. Радости и воодушевлению присутствовавших не было предела.

Сергей Тимофеевич отметил про себя, что Гоголь возмужал, что много к лучшему изменилась его наружность, манера поведения и обращения с окружающими.

"…Следов не было прежнего, гладко выбритого и обстриженного (кроме хохла) франтика в модном фраке. Прекрасные белокурые волосы лежали у него почти по плечам; красивые усы, эспаньолка* довершали перемену: все черты лица получили совсем другое значение; особенно в глазах, когда он говорил, выражались доброта, весёлость и любовь ко всем; когда же он молчал или задумывался, то сейчас изображалось в них серьёзное устремление к чему-то высокому".

Но шутил Гоголь по-прежнему неотразимо-заразительно, сохраняя при этом свою обычную серьёзность. "Шутки Гоголя, которых передать нет никакой возможности, были так оригинальны и забавны, — говорит С. Т. Аксаков, — что неудержимый смех одолевал всех, кто его слушал, сам же он всегда шутил, не улыбаясь".

Конечно, у всех вертелся на языке вопрос "Что вы нам привезли, Николай Васильевич?", всех одолевало нетерпение поскорее услышать что-нибудь из написанного. Но Гоголь подобных вопросов не переносил, отвечал на них сухо и односложно, и всякая откровенная попытка ускорить дело могла иметь обратный результат. Нужно было, чтобы Гоголь сам выразил желание читать.

И такой день настал: 14 октября Гоголь прочитал в доме Аксаковых драматическую сцену "Тяжба" (переделанную из "Владимира 3-ей степени") и первую главу "Мёртвых душ". Вера, дочь Сергея Тимофеевича Аксакова, писала братьям в Петербург: "…Всё, что он читал, превосходно, чудно; к тому же он так читает, как никакой актёр не сумеет сыграть…". Все присутствовавшие — и С. Т. Аксаков, и М. С. Щепкин, и приехавший из Петербурга молодой литератор И. И. Панаев — разделяли этот восторг.

Остался доволен и Гоголь: чтения нужны были ему для апробации написанного, для того, чтобы определить, что удалось, а что ещё требует работы. Нескрываемое восхищение, которое он наблюдал на лицах слушателей, укрепляло его уверенность в своём произведении.

С этого времени Гоголь ближе сошёлся с семейством Аксаковых, особенно с его главой Сергеем Тимофеевичем и со старшим сыном Константином.

В конце октября Гоголь решает отправиться в Петербург: ему надо забрать оканчивающих Патриотический институт сестёр Анну и Лизу. У С. Т. Аксакова тоже были дела в Петербурге — и он предложил Гоголю ехать вместе, на что тот немедленно согласился.

Ехали вчетвером: Гоголь, Сергей Тимофеевич и его дети Вера и Миша. Гоголь был в таком отличном расположении духа, так был полон жизненных и творческих сил, что Сергей Тимофеевич навсегда запомнил эту поездку как одно из самых счастливых событий своей жизни.