"Везде между нами" — формула всечеловечности гоголевских героев (вспомним ещё Хлестакова: "Я везде, везде…"), их широкого, универсального смысла.

Всё сказанное можно отнести и к главному персонажу поэмы — Чичикову.

Он довольно конкретен в социальном, бытовом смысле. Захудалая дворянская семья, детство, проведённое в маленькой горенке*, с неотворявшимися ни зимой ни летом окнами; наставления больного отца, сменяемые наказанием за оплошность — такова обстановка юных лет Чичикова, когда зародилась в нём непреодолимая мечта о довольстве и богатстве. Природные способности — не к наукам (здесь Чичиков оказался весьма неискусен), а к практической стороне жизни, хорошее знание людских свойств и умение извлекать из них выгоду, плюс необыкновенное терпение и выдержка — всё это создало предпосылки для восхождения Чичикова.

Словом, перед нами плут, родственный западно-европейскому типу пикаро, и эта родственность отчасти сближает гоголевскую поэму с жанром плутовского романа, пикарески. Плуту, или пикаро, свойственна прерывистость жизненного пути: в столкновении с обстоятельствами он то достигает удачи, то терпит поражение; он всё время готов начать с начала, чтобы добиться своей цели. Судьба Чичикова складывается похожим образом. В описании её Гоголь по-прежнему конкретен: перед нами легко узнаваемые учреждения и должности российской империи. Уездное училище, в котором больше всего ценились послушание и покорность и которое Чичиков в силу этого сумел окончить с особенным отличием. Служба в казённой палате*, вначале мелким чиновником, потом чиновником повыше — повытчиком*. Участие в комиссии по постройке казённого здания. Служба на таможне и т. д. и т. п. — пока, наконец, Чичиков не напал на свою последнюю "мысль" — о скупке и закладе мертвых душ.

В описании карьеры Чичикова отразилось немало личных впечатлений, почерпнутых Гоголем и в ученические годы (были и среди его наставников отменные любители тишины и покорности), и в пору чиновничьей службы. Вот, например, пассаж* о службе Чичикова в комиссии по постройке казённого здания. "Шесть лет возилась /комиссия/ около здания, но климат, что ли, мешал, или материал уже был такой, только никак не шло казённое здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно грунт земли был там получше". Похожий эпизод Гоголь знал ещё с детских лет; некто Клименко, его земляк, был членом комиссии по возведению храма Спасителя* в Москве. Комиссия не столько хлопотала о деле, сколько занималась хищением, за что многие участники её угодили под суд.

У Чичикова (в отличие, скажем, от Плюшкина) не было страсти к наживе ради наживы, к накоплению ради накопления. "… Ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всякими достатками, экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды, вот что беспрерывно носилось в голове его. Чтобы наконец, потом, со временем, вкусить непременно всё это, вот для чего береглась копейка…"

Словом, Чичиков — единственный из героев поэмы, у которого есть осознанная жизненная цель, даже перспектива, и перспектива весьма прагматичная. Хотя по своим способностям к плутовству, к терпению, выдержке и т. д. Чичиков исключителен, но в смысле своих жизненных целей он весьма обычен, даже массовиден. "Кто ж зевает теперь на должности? — все приобретают!"

Массовидность Чичикова объясняет его чрезвычайную подвижность, изменчивость. Этим он напоминает Хлестакова. "У Хлестакова ничего не должно быть означено резко", — говорил Гоголь. То же самое, но на иной лад — у Чичикова, "…не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод". Портрет Чичикова строится путём отрицания неких устойчивых определений, поиска более тонких промежуточных красок.

И не только портрет. В начале экскурса в биографию Чичикова (в XI главе) повествователь говорил: "Пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжём подлеца!" А в конце сам же оспорил это понятие: "Кто же он? стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два-три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели".

Конечно, этим Чичиков не оправдывается, дурные свойства его характера и поведения не отменяются. Но первоначальная характеристика становится более сложной и подвижной. Чичиков — не моральный урод, не монстр, не злодей, какими обыкновенно были отрицательные персонажи в дидактической литературе. Он не исключение. Плохое в нём не оскорбляет принятых обычаев и норм поведения, но выступает под маской благопристойности и приличия.

Единственное твёрдое определение, которое применимо к Чичикову и на котором автор продолжает настаивать, — это "хозяин, приобретатель". "Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых".

Но в этом же определении — обобщённый смысл образа Чичикова. Мы видели, как Манилов, Коробочка и другие совмещают социальную конкретность с общечеловеческой широтой. В Чичикове такое совмещение ещё нагляднее, ещё сильнее, что объясняется особенностью его "страсти". Об этом говорится в заключение биографического экскурса в XI главе; говорится торжественно, взволнованно, как о важнейшей мысли всей поэмы.

"Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, все вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его… Но есть страсти, которых избранье не от человека… Высшими начертаньями они ведутся, и есть в них что-то вечно зовущее, не умолкающее во всю жизнь. Земное великое поприще суждено совершить им: всё равно, в мрачном ли образе или пронестись светлым явленьем, возрадующим мир, — одинаково вызваны они для неведомого человеком блага. И, может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес. И ещё тайна, почему сей образ предстал в ныне являющейся на свет поэме".

Вот до каких гигантских, исполинских размеров вырастает образ Чичикова! И всё по причине значительности его "страсти" — страсти к приобретению. Само провидение, оказывается, избрало его, чтобы представить миру поучительный урок развития губительной страсти, прохождения её через различные стадии до тех пор, пока она не обратится во благо и добро.

Всё это должно было совершиться уже в последующих томах. Хотя "ещё тайна, почему сей образ (т. е. образ Чичикова — Ю. М.) предстал в являющейся на свет поэме", но автор намекает на разгадку этой тайны достаточно определённо и прозрачно. Для того он предстал в поэме, чтобы показать падение и восстановление современного, погрязшего в пороках и слабостях человека. А вместе с тем — восстановление и всей русской жизни и, может быть, даже больше того — всего современного человечества.