Шрифт:
Обо всем этом я пишу, конечно, не ради анализа собственных переживаний. Просто обидно было бы обмануться в том красивом черноглазом парне с живым лицом и тонкими пальцами, покончившим с двумя вражескими пулеметчиками при помощи саперной лопатки. Сколько в тот миг понадобилось ему отваги и решительности! А ведь он сумел и отнять у врагов автомат, и перестрелять из него еще четырех фашистов, а затем, захватив двоих живьем, заставить их тащить на себе до санпункта раненых товарищей!
Чтобы все это последовательно совершить в условиях ожесточенного боя, нужна была не моментальная вспышка солдатской отваги, а стойкий героизм человеческого характера. Ведь и мужество мужеству рознь: у одних оно оживает вдруг, когда человек попадает в безвыходное положение, у других — это органическое состояние души, ее постоянное и неизменное свойство, проявляющееся всегда и везде, в малом и большом, в молодости и в старости. Так неужто героизм Дурдиева, с тревогой думал я, был именно моментальной вспышкой и, вернувшись с фронта, человек не устоял перед чем-то скорее всего не способным даже сравниться с неумолимой жестокостью военного испытания?!
Забегая вперед, скажу сразу: Дурдиев устоял. Нет, не против фатального ряда личных неудач или рокового стечения случайных обстоятельств. Наоборот, внешне все складывалось как нельзя лучше. Ступив на землю своей республики, он с первой же минуты оказался среди благодарных людей, восхищенных его подвигом. И с первой же минуты его окружили уважение и почет, каких в Ташкенте, пожалуй, уже давно никому не воздавали. Ко времени окончания войны Дурдиев уже был не единственным узбеком, увенчанным Золотой Звездой, но ведь первым-то все-таки был он, и всеобщая любовь к своим воинам-освободителям, накопившаяся в сердцах на протяжении долгих лет войны, вылилась с особой силой на него, на Кучкара Дурдиева.
Но вот тут-то, как выяснилось впоследствии, и таилась наибольшая опасность… Кому не известно, сколь коварна, а подчас и убийственна слава, если она обрушивается на человека, не способного ей противостоять, к тому же если человек так молод, как молод был тогда Дурдиев. Слава — тяжелая ноша, справляться с таким грузом удается не всем. Так легко бывает поверить в бесспорность ласкающих ухо преувеличенных похвал, так сладок все растущий соблазн выслушивать их без конца! Невольно начинаешь верить в свою исключительность и непогрешимость и, убаюканный этой верой, перестаешь сомневаться в том, что такое блаженство — не навсегда.
Между тем восхваление и вполне заслуженная любовь воздавались не в границах родного кишлака или даже района, а, можно сказать, в масштабе целой республики. Ни одно торжественное собрание не обходится без того, чтобы в президиуме не сидел прославленный герой. Его выступления встречали бурными овациями, в газетах печатали его портреты и подробные отчеты чуть ли не о каждом его шаге. Известный драматург создал даже пьесу о подвиге Дурдиева, и театр немедленно поставил спектакль.
Но время шло, и в торжественный ритм победного ликования начинали вторгаться ноты настоятельной повседневности, жизнь требовала своего. С каждым днем уменьшалось количество торжественных собраний, газеты стали уделять все больше места героям послевоенного труда. И каково было молодому и не шибко грамотному парню спуститься на реальную землю с заоблачных высот, на которые подняло его всеобщее восхищение?
Нет сомнения — все было бы довольно просто, появись вовремя мудрец, который спокойно и властно сказал бы: садись за парту! Славы, мол, у тебя никто никогда не отнимет, но чтобы нести ее с достоинством всю жизнь, надо много знать и уметь, а для этого необходимо учиться и приобретать профессию. Но мудреца не нашлось, хотя все понимали, что парню с каждым днем будет становиться все труднее и труднее. И вместо доброго совета обеспокоенные прославители стали выискивать для него подходящие, как им казалось, должности — то назначали начальником, ведающим вопросами общественного питания, то заставляли председательствовать в колхозе. Но для того и для другого нужно обладать недюжинными организаторскими способностями да и знать куда больше в каждой из этих областей, нежели знал наш герой. И приходилось все уменьшать и уменьшать меру его общественной ответственности, все снижая в должности, пока он не стал чуть ли не продавцом в каком-то ларьке…
Вот тут-то и взбунтовался железный характер героического фронтовика! Как видно, истинную горечь напитка действительно начинаешь чувствовать, лишь допив чашу до дна. И уж не знаю, то ли он представлял себе, как воспринимали покупатели блеск Золотой Звезды из оконца его торговой точки, то ли понял, как неестественно выглядит само торговое заведение рядом с блеском Золотой Звезды, но Дурдиев принял решение, которое в данных обстоятельствах было новым проявлением его мужественного характера.
Решение состояло в том, чтобы покончить с праздностью празднований и начать трудиться. Стать рядовым рабочим человеком, как его отец. Не таким, который спускается с высоты поднебесной славы, снисходя до обыденных людских забот, но и не похожим на безвольную пылинку, растворяющуюся в людском море. Ведь речь шла не о симуляции человеческой усредненности и не о спасительном бегстве от заслуженной славы, а о стремлении обрести в жизни свое истинное место, на котором былая слава будет поддержана доблестью постоянного и неустанного труда.
Много воды утекло с тех пор в беспокойной и мутной Карадарье. За несколько десятилетий вокруг изменилось все. Некогда пыльный и убогий кишлак превратился в большой поселок Аим, скорее похожий на городок, — с магазинами, школами и зданиями разных учреждений. Разросся колхоз и давно превратился в большое государственное хозяйство. Вместо трудодней хлопкоробам и рисоводам стали регулярно начислять ежемесячную и — скажем прямо — довольно высокую зарплату. Изменилось все и в домах, как, впрочем, изменились и сами дома, состоящие теперь из больших светлых комнат с высокими потолками и широкими окнами.