Это письмо написано 2 декабря 1976 года — через тридцать с лишним лет после окончания войны. И я подумал: а не в том ли особое значение этого случая, что родство людей двух стран не перестало существовать и стало почти кровным? Ведь время и расстояние нередко притупляли чувства даже между очень близкими людьми, а здесь они сохранились на всю жизнь, и, как видно, с годами даже окрепли! Не это ли так знаменательно и особенно важно именно в наше тревожное время?

…Их сбросили с советского самолета над территорией Австрии в районе местечка Тобрин 23 марта 1945 года ночью. В горах этого района много ущелий и горных рек, а стало быть, и мостов, вблизи которых удобно наблюдать за передвижением войск противника. Это было особенно важно еще и потому, что в ближайшее время предполагалось наступление на Вену, а противник мог подтягивать свои резервы только этим путем.

Группа состояла из девяти человек — двух девушек-радисток и семи разведчиков, все разной национальности. Как видно, именно поэтому ей и было присвоено кодовое название «Интернационал». Впрочем, в условиях близкой победы над фашизмом такое название не могло не иметь и более широкого звучания.

Разведчики ничего не знали друг о друге — даже фамилий, так как до этого все воевали в разных частях. Впоследствии выяснилось, что и имена почти у всех вымышленны. Такая предосторожность не была излишней: мало ли что могло случиться с любым из них на вражеской земле.

Они всего два дня пробыли вместе, а успели превратиться в спаянный и дружный коллектив. Это странно звучит в отношении людей, которые так недавно впервые встретились. Но в том-то и сила людей на войне, что, съехавшись из разных концов земли и став под знамя, они сразу превращаются в единый армейский коллектив и человек, ничего до этого не знавший о другом, готов не только действовать с ним заодно, но и в случае необходимости прикрыть его собственной грудью.

Перед вылетом выяснилось, что девушки нагружены намного больше парней, но с этим, к сожалению, ничего нельзя поделать. Ведь радистки должны были иметь полный комплект аппаратуры при себе — мало ли как их могло всех разбросать во время спуска на землю! Поэтому девушки несли на себе не только все, что положено в таких случаях бойцам, но и тяжелые радиопередатчики, и запасные батареи. А только они одни весили почти что пуд.

Это беспокоило капитана Веприцкого, сопровождавшего разведчиков до места высадки. Когда на спины девушек поверх всего водрузили еще и парашюты, обе под тяжестью своего снаряжения вынуждены были лежать на снегу и только с помощью товарищей смогли подняться, чтобы занять места в самолете.

Полет продолжался недолго — часа полтора. И прошел он благополучно, только над линией фронта самолет обстреляли зенитки. А еще через полчаса капитан приказал приготовиться к прыжку, и наконец все по одному выпрыгнули из люков. («Честное слово, было совсем не страшно, — уверяет меня теперь Мария Аркадьевна. — Самолет развернулся и ушел, а вокруг стояла такая тишина, что, спускаясь, мы даже перекликались, и представьте себе — совершенно отчетливо слышали друг друга».)

А внизу ее ждала беда. Склон горы, на которую спустилась Маша, оказался очень крутым, и непомерная тяжесть пришлась на одну ногу. Ее ожгла острая боль, и стало ясно, что нога переломлена.

До рассвета в лесу собрались почти все. Не было лишь одного Карла. Сперва его звали, потом разошлись веером вокруг, буквально прочесали заснеженный лес — парня не было. А с места высадки надо было немедленно уходить — ведь немцы не могли не знать о ночном посещении советского самолета. И если и не видели спустившихся парашютистов, то, конечно, подозревали, что именно их он и мог привезти. Значит, с рассветом обязательно начнется поиск. Но как уйти, оставив товарища — Карла — где-то здесь, может быть даже раненого и не способного откликнуться?

Сперва решили рискнуть и остаться до рассвета. Но вдруг нескольких сразу осенила чудовищная мысль, которую было даже неловко высказать. Она казалась постыдной особенно потому, что группа носила название «Интернационал», а Карл являлся таким же советским бойцом, как и все, и вряд ли прежде давал кому-либо повод для подозрений, раз его послали с этой группой. И все-таки Карл был немцем — немцем, переодетым теперь в немецкую форму и находящимся на оккупированной немцами земле. А что, если… До конца такого подозрения никто высказать не осмелился. И все же оно возникло и не давало покоя. Поэтому решено было уходить.

Первая потеря всегда особенно тяжела. Эта была во сто крат тяжелее из-за мучивших всех сомнений. Да и сулила она, если подозрения не напрасны, грозную опасность. И, волоча Машу по глубокому снегу, разведчики уходили подальше от этих мест.

Если бы я стал описывать их приключения день за днем, получилась бы, пожалуй, целая книга. Может быть, когда-нибудь ее и стоит написать. Тяжелой была сама жизнь без крова в чужих заснеженных горах, но особенно осложняло ее состояние Маши. Неспособная самостоятельно передвигаться, она все же шифровала донесения и связывалась с Москвой. К концу первой недели кончились запасы продовольствия, их надо было добыть где-то внизу. Но если во время вылазки нарвешься на немцев, как тогда уйти с беспомощной девушкой? Видя, как ребята страдают от голода, она просила оставить ее в горах и действовать самим. На это, конечно, не пошли и продолжали ее перетаскивать на новые места. Сдабривали альпийский снег солью, небольшое количество которой еще оставалось, и ели. Это было все.

И вот из центра поступил приказ — троим спуститься в ближайшую деревню и достать продуктов. В деревне солдат не оказалось, и попытка удалась. Кое-какие продукты добыли, а главное — увели из какого-то хлева телку. Но именно эта-то телка их и подвела. Из-за пропажи в деревне подняли переполох и вызвали жандармов заградительного отряда, вылавливавшего дезертиров у мостов. Они пошли по следам и вскоре разведчиков настигли. Но те находились на горе да к тому же в лесу, а жандармы внизу, на открытом белоснежном склоне. Потеряв троих убитыми, жандармы вынуждены были отступить, и ребята, не понеся потерь, скрылись.