— Ты что здесь делаешь? Сейчас же иди домой.

— Иду, мама. Кто к нам приехал — гости, ночлежники?

— Придешь — сама увидишь.

Майя пригладила волосы у висков и, перекинув косу вперед, заплела распустившийся конец. Она глазами попрощалась с девушками и вышла вслед за матерью.

Как только хозяйки вышли, батрачки опять склонились над блюдцем. Жгутики совсем раскрутились.

— Что это значит? — спросили у Феклы.

— Не знаю. Хозяйка пришла и помешала увидеть, чем кончится дело.

Одна из девушек перевернула кочергой обгоревшие головешки и подбросила дров. В юрте стало светлее.

— Давай-ка еще повторим…

Майя вошла в комнату и увидела гостей. На скамейке сидел юноша лет двадцати. Ей бросились в глаза его большие отвислые губы и длинные раскосмаченные волосы, похожие на медвежью шерсть. Лицо у парня было широкое и какое-то тупое. Радом сидел старик, его отец. Глаза его буравчиками просверлили Майю, пухлая, холеная рука погладила побуревшую бороду.

Как только Майя переступила порог, на лице парня заиграла глупая улыбка. Хозяева накрыли стол и стали угощать приезжих.

Майя сидела за столом и наблюдала за молодым человеком. Тот, слушая разговор стариков, вдруг начинал беспричинно смеяться, отчего его отвислые губы еще больше оттопыривались. Он почти не сводил с Майи своих узких раскосых глаз. Порой парень, будто хотел что-то сказать Майе, смешно выпячивал губы.

«Видать, совсем глуп», — думала Майя. Она с трудом сдержала себя — не расхохотаться бы.

Харатаев и Яковлев, обильно заедая водку, заговорили о государственных преступниках, политических ссыльных. С каждым годом их становится все больше и больше. Жизнь улусных голов становится хлопотной. Несколько лет тому назад на востоке, в Ботурусском улусе, княжец Сидоров со своим родственником Абрамовым прикончил политссыльного Петра Алексеева.

— Вначале, когда преступник исчез, думали — он обежал. А потом его сотоварищи по ссылке потребовали от властей следствия. Подозрение пало на Сидорова и Абрамова. Когда их прижали, они признались в убийстве. Весной, как сошел снег, обнаружили труп, — рассказывал Яковлев-старший.

— Грех-то какой! — Харатаев перекрестился. — И чем же кончилось дело?

— Голову Ботурусского улуса господина Оросина и выборного Романа Большакова отстранили от должностей.

— Напасть-то какая, — сокрушался Харатаев. — Вот повадились привозить их в наши улусы, как будто нет других мест.

Беседа и угощение продолжались до полуночи. Гостям постелили в средней комнате.

Майя, наслушавшись рассказов о ссыльных, вспомнила о своем учителе Аркадии Романовиче Эхове: «Где он теперь? В какой улус загнала его судьба? Жив ли?..»

Утром гости не спешили вставать. Харатаев тоже встал поздно и не поехал на службу.

Утром опять сели за стол. Майя посидела немного со всеми и ушла к себе.

Харатаеву не понравился сын Яковлева, но он все же был склонен к тому, чтобы выдать за него Майю: единственный сын у родителей, богат, отец — улусный готова.

А Ульяна сидела и мысленно молила бога, чтоб и на этот раз дочь отказала жениху.

Следуя обычаю, отец и мать невесты вошли к дочери и объявили, что приехавший молодой человек хочет жениться. Согласна ли она выйти за него?

Яковлевы, отец и сын, остались в комнате вдвоем.

— Ну как, сын мой, понравилась невеста? — спросил Яковлев-старший. Яковлвев-младший глупо улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы. — Ну, чего молчишь? — зашипел старик.

— Да, нравится.

Старик не допускал и мысли, что девушка решится отказать его сыну. Наоборот, он боялся: сыну не понравится невеста, и тот заартачится. Услышав мнение сына, он подумал: «Ну слава богу, сыграем свадьбу и — делу конец».

Семен Иванович и Ульяна вышли из комнаты дочери не скоро. Вид у хозяина был расстроенный, он старался не смотреть на отца жениха. Старик Яковлев догадался, что невеста отказала, но продолжал сидеть не двигаясь и, гордо подняв голову, ждал, что скажет Харатаев.

— Ну, что сказала ваша дочь? — спросил он наконец.

— Она не согласна… — выдавил из себя Семен Иванович.

Яковлев вскочил с орона [10] , лицо его побагровело. Все еще не веря своим ушам, он переспросил:

— Как — не согласна?..

О, с какой бы радостью Семен Иванович сообщил о согласии дочери! Но пришлось ему только разочарованно развести руками.

— Я и моя жена хотели бы с вами породниться, но… — У него чуть не вырвалось, что дочь назвала жениха лягушкой.