— Ну, пошли, сынок, пока не стемнело. Да, не забудь захватить векселя, которыми я в шутку снабдил тебя, когда ты ехал в Вилюйск. Помнишь? — сказал он это так, как будто только сейчас вспомнил о векселях. — Их надо сжечь. Где они?

— У Майи, — простодушно ответил Федор.

— Захвати их с собой.

Только теперь Федор понял, что привело Яковлева к ним на поклон — векселя. Значит, он не на шутку испугался. Ну и что же, почему бы не получить обратно все, что когда-то принадлежало его отцу взамен фальшивых векселей.

— Майя, дай-ка те бумаги, — попросил Федор.

— Пусть сначала вернет дом, скот, все имущество, тогда получит векселя. Иначе даже не подумаю отдать.

Яковлев вспылил:

— Если не вернете бумаги, ничего вам не дам. И господина урядника вызову. Он у вас силой отберет бумаги и отдаст мне.

— Вот вы как теперь заговорили господин голова, — холодно смазала Майя. — Ну что ж, попробуйте. Только как бы не пришлось вам раскаиваться.

— А зато, что избил моего сына, ответишь, — пригрозил он Федору.

— Вашего сына Федор и пальцем не трогал, — ответила Майя. — Это я его ударила по физиономии, чтобы не привязывался. Он на мне все платье порвал. Это его надо призвать к ответу.

Яковлев даже позеленел от злости:

— Ну, ты, вертихвостка! Ради батрака бросила отца с матерью! Ни одна порядочная женщина этого бы не сделала.

— Лучше батрак, чем грабитель, вроде вас, — ответила Майя. — У батрака чистая совесть и помыслы чистые. А у вас душа черная, как воронье крыло, и руки грязные…

Яковлев не дослушал. Он выскочил из юрты, сильно хлопнув дверью.

В юрте долгое время все молчали. Старуха Федосья неподвижно сидела с наклоненной головой, как будто к чему-то прислушиваясь. Майя как стояла у печки, так и продолжала стоять не шевелясь. Федор, испуганный гневом хозяина, застыл возле двери, глядя на Майю. Наконец он спросил у Майи:

— А зачем ему вдруг понадобились фальшивые векселя?

— Ты не слышал, хочет сжечь их, — ответила Майя и, сев на орон, добавила: — Я сказала ему, что буду жаловаться, он, видимо, испугался.

— А может, он и в самом деле собирался вернуть имущество и дом моего отца? — как бы думая вслух, сказал Федор.

— Если бы он хотел это сделать, вел бы себя по-другому, — сказала Майя и отвернулась. — Не верю я ему.

Старуха Федосья молча слушала их разговор. По ее сухим морщинисты щекам скатывались крупные слезы.

— Большую беду вы на себя накликали, дети, — сказала она. — Не нынче, так завтра он привезет господина урядника: отнимет у вас все бумаги…

«А меня посадят в острог», — мысленно докончил слова Федосьи Федор.

— Федор, нам нельзя здесь оставаться, — сказала Майя. — Надо бежать отсюда, пока не поздно.

Федосья повернула к Майе лицо и утвердительно закивала головой:

— Твоя жена права, Федор.

Кто-кто, а Федосья знала волчью натуру своего хозяина — она у него всю жизнь батрачит. Сколько на ее глазах по злой воле Яковлева погублено жизней, искалечено судеб — не счесть. У Яковлева был батрак, звали его Сордонг Иван. Ему пообещал хозяин за работу дать пуд семенного зерна. И верно: весной Яковлев дал ему пуд семян. Посеял Иван на своем клочке хозяйские семена и ждет всходов. Ждет неделю, вторую, третью, ждет месяц, да так и не дождался — ни одно зерно не пустило ростков. Семена-то, оказывается, хозяин дал ему тронутые заморозком. Иван схватил косу и к Яковлеву на пашню, взял и скосил его всходы! Что тут было!.. Примчался урядник, составили на Ивана бумагу — и в острог горемычного. Скошенные всходы еще пуще потом пошли в рост, стали густые, зеленые. А Иван из острога так и не вернулся, должно быть, умер там.

Федосья очень боялась, чтобы с Федором не сделали того же, что Иваном.

— А куда убежишь от него? — спросил Федор. — Он нас везде найдет.

Майя сидела молча, печально склонив голову. «А не хуже ли будет, если мы с Федором скроемся, а Яковлев потом найдет нас? — думала она. — Здесь на людях не так-то просто безнаказанно отнять бумаги, а на стороне, без свидетелей…»

— Ведь мы же не столбы, в землю вкопанные. — сказала Майя, — и не песты для ступы — куда захотел, туда и перенес. Мы — люди!..

— Да, люди, милые мои, люди! — воскликнула Федосья. — А людей-то негоже в землю закапывать вроде, деревьев. Вокруг-то ширь какая да благодать. Помню, когда еще была зрячей, часто ходила на Лену-матушку. Река-то наша без конца без края, с небом синим как будто сливается. И солнышко-то по утрам в летнюю пору выныривает из реки и вверх по небу поднимается. Поглядишь, бывало, совсем близко до солнышка, а на самом деле, говорят, далеко-далеко. И река-то нигде с небом не соединяется, течет себе одна в самый океан-море. Вот так и дорога: идет она через леса, поля, луга, и конца-края ей нет. Если поглядишь на нее с нашей елани, кажется, будто у леса ей конец. А подойдешь к лесу и видишь — пошла дорога дальше по просекам. И сколько бы ни шел — впереди будет дорога. Сидя в юрте, думаешь, что только и света, что в окне. А выйдешь за ворота — далеко, далеко видно, и глаза отыщут не одну, а много дорог. Дети, вам хозяин не даст теперь житья, вам лучше скрыться.