Фынгаданов (фон Гаден) был доктор ученый. Во дворце лечил. Не самого царя Алексея Михайловича, а детей царских и царицу первую Марью Ильинишну. Вторая, Наталья Кирилловна, молода еще была, не хворала.

Росту Фынгаданов был высокого, сутуловат только немного, волосы рыжие, а усы и борода сбриты. Вошел он в Приказ, точно в гости, кивнул дьяку, сказал: «Guten Tag»[51] и что-то переводчику заговорил.

— Фридрих Карлович, — сказал переводчик, — просит спрос учинить поскорея. Надобно ему в Оптекарский приказ итти, травам каким-то испытанье делать.

— Вишь, какой прыткий! — сказал дьяк: — вызван он сюды по государеву указу ответ держать. Дело важное. Государево слово сказано. Спроси ты его, ведает он Ондрейку Федотова, лекаря и давно ли, нет ли?

Доктор Фынгаданов головою закивал и сразу что-то заговорил толмачу.

— Лекаря того, Ондрея Федотова, доктор давно ведает, — сказал толмач. — С той поры, как лекарь Федотов в Оптекарском приказе учеником был. У его-де, у Фынгаданова, лекарь Федотов и лекарской науке обучался. Ондрей Федотов лекарь добрый.

— Вишь ты! — ученик его, — сказал дьяк, нахмурясь. — То-то он его и хвалит.

Доктор опять что-то живо заговорил.

— Чего он лопочет? — спросил дьяк.

— Говорит, всякие, мол, ученики бывают. Русские-де в науке мало понимают. Иные ученики сколь много лет учатся, а толку нет. А Федотов-де, лекарь ученый, добрый лекарь.

— Вишь, нашел себе Ондрейка заступу! А пошто он Ондрейку вверх, в государынины хоромы водил и государских детей ему показывал?

Фынгаданов отрицательно замотал головой и сказал сам:

— Нэ било. Дворес нэ водиль.

— Вишь, — не признается! А нам про то, дохтур, подлинно ведомо, — сказал дьяк прямо Фынгаданову. — Государево слово сказано. А как будешь ты, дохтур, от того отрекаться, так отправим мы тебя в Пытошную башню. И будут тебя там пытать. Небось тогда и по русски заговоришь, немец!

Доктор руками всплеснул, сердито захохотал и что-то заговорил по немецки, строго так, даже ногой притопнул.

Переводчик помялся немного, в затылке почесал, но Фынгаданов еще что-то ему сказал, и он тогда заговорил:

— Сказывает дохтур, что, мол, ты это зря про пытку. Он-де, цесарского величества подданный, и пытать-де его не мочно, а коли ты с пригрозою молвить ему будешь, он сказывать не станет, и великому государю на тебя доведет.

— Вишь ты, норовистый какой! — удивился Алмаз Иванов. — Ну, да ин ладно. Не об ем спрос. Сказывай, дохтур — нам про то подлинно ведомо, — пошто ты того лекаря Ондрейку к царице Марье Ильинишне водил, в те поры, как царевич Симеон Алексеич живой был? А тот Ондрейка на царицу Марью Ильинишну да на царевича Симеона Алексеича по ветру напустил и след их государский вынял. А с того самого наговора царица Марья Ильинишна занедужила и царевич тож. А там царицы и не стало, а спустя малое время и царевич, Симеон Алексеич, помер. А приключилась им смерть с того, что тот Ондрейка, колдун и чародей, на их след пеплу чародейного сыпал. А тот след ты Ондрейке указал.

На тот раз доктор видно не понял слов дьяка, хоть и слушал его хорошо. Толмач должен был ему все перевести.

Пока переводчик говорил, Фынгаданов не один раз фыркнул и плечами пожал. А потом быстро заговорил по немецки.

— Дохтур говорит, — сказал толмач, — что царица Марья Ильинишна померла от огневицы. Приключилась у ней, как царевна Марья Алексеевна родилась. А царевич, Симеон Алексеич с роду здоров не бывал, все ножками маялся, и вылечить-де его никак не мочно было. Сам он, дохтур, и лечивал его и другие дохтура, немцы же. И про то про все в Дворцовом разряде писано. А про порчу-де и наговоры на след, так то, мол, все бабьи сказки.

Фынгаданов еще что-то сказал и толмач нехотя прибавил:

— И тому, мол, верят едино лишь дураки.

— Русски! — крикнул Фынгаданов. — Russische Narren![52] — повторил он по немецки.

— Про то спросу не было, — с обидой сказал дьяк.

— А вот пошто ты, — обратился он к доктору Фынгаданову, — того Ондрейку вверх к царице Марье Ильинишне водил и царевича Симеона Алексеича ему показывал?

Фынгаданов на минуту задумался, а потом вдруг хлопнул себя по лбу, рассмеялся и заговорил, стукая правой рукой по ладони левой.

— Дохтур говорит, — сказал толмач, — что, мол, царевич Симеон Алексеич родился в 173-м году[53] (1665) помер в 177-м (1669), алекарь-де Ондрей Федотов посылан в полк много ране, как царевич не родившись был, а на Москву воротился лекарь тот, когда и царица Марья Ильинишна и царевич Симеон Алексеич померши были. Дохтур Фынгаданов не мог-де тому лекарю Ондрейке Федотову царевича Симеона показывать, когда того лекаря в те поры и на Москве не было.

— Скажи ты ему, — быстро заговорил дьяк, — что, може, он про то запамятовал, в кую пору тот лекарь в полк посылан был и коли он на Москву возворотился.