– Будьте любезны, покажите артефакт, - к Елизавете Андреевне вместе с силами вернулось и врождённое любопытство, зелёные глаза вспыхнули нетерпением, точно у малышки перед закрытой дверью в бальный зал, украшенный к рождеству.

Алеся посмотрела на барышню, чуть приметно зыркнула в сторону следователя и белозубо улыбнулась:

– Отчего же не показать, сей миг всё сделаю, барышня, не извольте беспокоиться!

Чародейка споро открыла сундук, склонилась над ним, вороша браслеты, кольца, подвески, а то и целые ожерелья с каменьями, в чьей бездонной глубине то вспыхивали языки пламени, то застыл крошечный ураган, а то непрерывно шёл дождь, отчего сам камень был запотевшим и тусклым. Наконец Алеся достала причудливую золотую брошку в форме полураспустившейся белой розы, щедро обсыпанную красными камнями, такими яркими и сочными цветом, что Алексею Михайловичу помстилось на миг, будто это живой цветок, кровью запятнанный.

– Вот он, - Алеся любовно погладила брошь, подула на неё, смахивая невидимые глазу пылинки, - что скажете, господин следователь? Стоящая вещица, а? В самом Петербурге и то, поди, такой не сыщешь, хоть все модные лавки обойди!

Алексей взял протянутую ему брошь не столько из желания рассмотреть поближе (война быстро отучает от дурной привычки хватать сомнительные вещи, словно бы случайно забытые, а то и предлагаемые на продажу или в дар), сколько для того, чтобы удостовериться: это украшение. И красные брызги – это мастерски уложенный камень, а не пятна крови на лепестках.

Брошка тяжело легла в ладонь, чуть холодя кожу. Красные камни мерцали и переливались в неверном свете тяжёлого, покрытого от времени и влажности пятнами светильника, дающего больше копоти, чем освещения.

– Ну, какова работа, господин следователь? – Алеся явно напрашивалась на похвалу. – Вы её со всех сторон осмотрите, дело говорю, стоящая вещица, другой такой на всём свете не сыщешь, уж Вы мне поверьте.

– Ты так её нахваливаешь, словно мне продать норовишь, - усмехнулся Алексей, медленно поворачивая украшение одной и другой стороной, чуть трогая белые лепестки, выполненные из лёгкого переливчатого камня, то белоснежного, точно первый выпавший снег, то серебристого, а то с лёгкой тёплой желтизной.

Чародейка плечами пожала:

– А почему бы и нет? Сами сказываете: убили Дарью Васильевну, значит вещица сия ей уж теперь точно без надобности. Выходит: работу мою кропотливую, затраты на камень и протчее кто-то иной окупить должен, не задарма же я горбатилась, сил и времени не жалела. А Вы человек столичный, следователь, деньги-то, поди, имеются, и немалые, не за Христа ради же Вы службу свою беспокойную справляете.

– Мне-то покажите, - не утерпела Елизавета Андреевна, коей с лавки, на которой она лежала, брошь в руках господина Корсарова было почти не видно.

Алексей Михайлович невольно улыбнулся проскользнувшей в голосе госпожи Соколовой детской порывистости и непосредственности, от коей барышня как ни старалась, избавиться так и не могла. Да и стоит ли притворяться сдержанней и рассудительней, чем есть на самом деле, искренность, она всегда выигрышней и привлекательней самой чудесной роли.

– Прошу, мадемуазель, - Корсаров протянул девушке артефакт.

Лиза так спешно к броши потянулась, что на миг пальцев следователя коснулась, ойкнула сконфуженно, руку отдёрнула неловко, чуть не уронив вещицу и больно, до крови, наколов палец иглой, коей брошь к одежде крепиться должна.

– Ой, - Елизавета Андреевна отчаянно покраснела, даже уши и шея запылали, глаза опустила, опасаясь увидеть на лице Алексея Михайловича обидную насмешку, досаду на её неуклюжесть или даже презрение. Конечно, ей и дела нет до того, что о ней думает такой таинственный и, чего греха таить, весьма привлекательный следователь, у неё ведь жених есть, Петенька, коего она всем сердцем любит и с кем всенепременно обвенчается, дабы прожить долго и счастливо в мире и согласии, как в аглицком романе, но всё равно досадно так оконфузиться. А вдруг господин Корсаров решит, что она особа глупая, и никаких дел с ней иметь не стоит? А ведь она могла бы помогать Алексею Михайловичу в делах, артефактов касаемых, сам-то господин следователь в сей тонкой сфере не очень разбирается. Он вообще человек, как дядюшка Макар Евлампьевич любит говорить, рациональный, всем сердцем принявший доводы разума и движение прогресса. Что это за прогресс такой, и куда он движется, дядюшка и сам толком не знал, а потому на все расспросы любознательной племянницы закатывал глаза и разражался высоконаучными фразами, коим конца и края не было, а если и это не помогало, то начинал сердиться и говорил, что девице сие не понять, у неё, даже самой сообразительной, разума не хватит. Далее следовали весьма оскорбительные рассуждения о том, что дама суть существо неполноценное, из ребра сотворённое, а поскольку ребро есть кость плоская, содержания не имеющая, то и женщина есть пустышка, наполнить кою знаниями нет никакой возможности. Тётушка в такие моменты выразительно и весьма угрожающе хмыкала, после чего Макар Евлампьевич испуганно округлял глаза, обрывал фразу, судорожно глотал воздух и разражался новой витиеватой речью, призванной уверить всех, что в каждом случае есть свои достойные невероятного почитания исключения. Далее следовал трескучий и весьма утомительный панегирик Софье Витольдовне, коий она ещё ни разу до конца не дослушала, каждый раз уже на третьей фразе брезгливо отмахиваясь и уходя.

Как всегда, вспомнив о тётушке, Елизавета Андреевна словно бы ощутила её незримое присутствие и разом приободрилась. Улыбнулась виновато, глаза на Алексея Михайловича подняла, прошептала сконфуженно:

– Я такая неловкая.

– Вы настоящая – это главное, - Алексей бережно взял её руку, поднёс к губам и, глядя зардевшейся барышне в глаза, осторожно кончиком языка слизнул выступившую из наколотого пальчика капельку крови.

Тёмные ресницы барышни дрогнули, зелёные глаза испуганно расширились, но Елизавета Андреевна не сделала ни малейшей попытки освободить руку, лишь вздохнула порывисто и губки алые чуть приоткрыла. Алексей же, по-прежнему не сводя с Лизы потемневших от сдерживаемых чувств глаз, медленно поцеловал каждый пальчик барышни, начиная с наколотого, и в завершение коснулся губами ладошки, словно печать поставил, подтверждающую, что барышня его и ничья более.

«Господи, что же я делаю, на нас же Алеся смотрит!» - молнией пронеслось в голове госпожи Соколовой, заставив её испуганно дёрнуться, вырвать руку и поспешно отпрянуть, едва не ринувшись с лавки.

Алексей Михайлович вздрогнул, словно его наотмашь ударили, вздохнул, точно от сна пробуждаясь, даже глаза потёр и хриплым официальным тоном, неприятно царапающим уши и звучащим как оскорбление, произнёс:

– Прошу прощения, Елизавета Андреевна, я никоим образом не хотел Вас обидеть. Если Ваш жених потребует сатисфакции, возражать не буду.