Шрифт:
– Очень хорошо, товарищ, - отвечает он.
– Временное правительство отказалось ответить на ультиматум...
– Временного правительства больше не существует. Зимний взят.
– Вы давно с Дворцовой площади?
– спрашивает самокатчика человек в очках.
– Не более, как минут тридцать...
– Ну как там?
– Да вот впервые от товарища Лобачева слышу, что Зимний сдался.
Человек в очках быстро идет к дверям и еще раз оборачивается на пороге.
– Я еду. На всякий случай необходимо немедленно послать за артиллеристами с Морского полигона.
На мостике, за крепостными воротами уже тарахтит автомобиль со слюдяными окошечками в парусиновом верхе.
Кривенко вернулся из штаба мрачный и почти не отвечал на расспросы красногвардейцев.
Он хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской 150 юнкеров с четырьмя орудиями, за какие-то пустяки обругал его по-матери и принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.
Раза два он пробормотал что-то про себя, но Шахов, вернувшийся с обхода расслышал только:
– Все дело губят... Засранцы! Что ж, подождем.
Шахов хотел было узнать от него о причинах замедления, но раздумал и отошел в сторону.
Недавнее ощущение необычайной новизны всего мира и странность того, что вещи и люди представлялись ему во всех мелочах с особенной свежестью и убедительностью - все это было сметено встречей с Главецким.
Это лицо, немного опухшее, тошнотное, но вместе с тем чем-то привлекательное выплывало перед ним за каждым углом. За три часа, которые он провел, бродя между Морской и Миллионной, оно не оставляло его ни на одну минуту. Он до мелочей припоминал давешний разговор в трактире и вместе с тяжелым чувством огромной и страшной для него (в этом он был почти уверен) неудачи, испытывал горечь от того, что встреча с Главецким произошла в этот, а не в другой день.
И теперь, когда первое ощущение свежести и новизны исчезло, он с новой силой вспомнил о Галине.
Теперь он тревожился о ней, жалел, что не отправился разыскивать ее тотчас же, упрекал себя в этом; ему странным казалось, что он так быстро и так просто забыл о ней. Он сидел, обхватив винтовку обеими руками, чувствуя щекой холодок шомпола, и прислушивался к глуховатому говору в цепи, раскинутой поперек Миллионной, к редкому треску ружейных выстрелов у Зимнего дворца.
Но эти звуки были уже привычными и неизбежными для сегодняшней ночи; он переставал замечать их и тогда снова отчетливо вспоминал жесты, мелочи одежды, чуть неверную походку Галины, как в тот год, который он провел в глухой деревушке под Томском, где напрасно старался ее забыть.
Этот бесконечный год, который он так старательно прожил в разлуке с нею, в который он пытался, наконец, свести личные счеты с собою - вдруг ухнул куда-то. Этот год был ошибкой, ребячеством, неуменьем совладать с собой, детским желаньем уйти от настоящей жизни, а настоящая жизнь была в ней, в Галине, в этой теплой и глухой радости, которая снова начинала подмывать его.
Он поднял голову - автомобильные прожекторы косыми снопами света скользили по Миллионной - и снова опустил ее; в прижатых ладонью глазах на миг мелькнули круглые красные пятна...
– Стой!
Автомобиль взлетел на мостик через Зимнюю канавку и остановился.
Кривенко, сняв винтовку с плеча, бежал к нему вдоль тротуара.
– Кто такие?
– в два голоса закричали из цепи.
Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся из автомобиля.
– Из Военно-Революционного Комитета. Нам только-что передали, что Зимний взят.
– Хм, вот как, взят?
– с иронией переспросил Кривенко, - ну так он, стало-быть, само собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда ни назад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли!
– Какое там взят, недавно нас оттуда здорово шпарили, туда ехать опасно!
– закричали из цепи.
– Нужно полагать, что вы плохо осведомлены, товарищи...
Человек в очках поднял голову и некоторое время пристально смотрел перед собою, вдоль Миллионной.
Впереди, за цепью красногвардейцев, были огромные колоссы Эрмитажа, за ними спорная площадь с Александровской колонной, не бросавшей тени в эту безлунную октябрьскую ночь, и баррикады юнкеров и малахитовая зала Зимнего дворца и неизвестность, смотрящая с каждой крыши, из каждого угла круглыми дулами пулеметов.
– Либо дворец взят частями, действовавшими со стороны Невского...
Он опустился на сиденье и приказал ехать дальше. Вслед ему раздались предостережения.
– Либо он в самом деле еще не взят!
– докончил он и приподняв шляпу нервным движеньем взбросил вверх длинные волосы.
Через пять минут ни у кого не оставалось сомнений в том, что Зимний еще не взят: едва только автомобиль подошел к Эрмитажу, как чей-то напряженный голос закричал "ура!", пули со свистом полетели вдоль Миллионной, со стороны дворца затараторил пулемет.