– Ты бы ведь никогда такого не сделал, да, Ник? Ты же не такой отбитый на всю голову псих, чтобы заниматься подобными глупостями. Чего не скажешь обо мне. Мне, например, насрать, как это выглядит, и как я буду сам выглядеть потом со стороны. Считай, это маленькое доказательство того, что я реален и существую. И что могу управлять тобою, когда этого захочу.

Он поднял теперь и вторую руку, чтобы неспешно снять колпачок с тюбика и провернуть его нижнюю часть, выпуская наружу кем-то ранее уже частично использованную ярко-красную помаду.

– Ты смотришь внимательно, Ник? Потому что это не сон. И я нахожусь рядом с Мией. Да, мой сладкий. Рядом с нашей Мией. И перед тем, как я её поцелую от нас двоих, я от души поблагодарю тебя за столь щедрый подарок.

Его губы растянулись в оскале Джокера, перед тем, как он поднёс к ним помаду и начал наносить на своё лицо жирный слой кроваво-красного цвета не только по контуру рта, но и за его пределами. На щеки, на скулы и даже заходя на подбородок.

– Ну, разве не красавчик, а? Перед встречей с любимой надо хорошенько привести себя в порядок, правда, Ники. Ты ведь всегда прихорашивался, когда хотел её вые…ть? Особенно, когда хотел это сделать нетрадиционным способом. Теперь настала моя очередь. В коем-то веке, она наконец-то ощутит разницу и поймёт, кто же из нас лучший. Боюсь, в этот раз выбор будет не на твоей стороне. Но ты не расстраивайся. Я, между прочим, ждал своего звёздного часа куда дольше твоего. Терпеливо ждал и даже почти не роптал и не жаловался. Так что, по праву забираю данную эстафету себе. А ты, моё солнце…

Длинноволосый Ник вдруг подался вперёд, приблизившись к зеркалу в самый притык. Хардинг проделал то же самое, не в состоянии сопротивляться внутреннему воздействию чужого доминирования. Как и не в состоянии до конца поверить в происходящее.

– Готовься к долгим и одиноким ночам. Но я обязательно передам ей от тебя привет. – проговорил он громким хриплым шёпотом прямо в отражение раскрашенных густым слоем помады губ. – Большой и горячий. И очень-очень глубокий.

После чего буквально присосался к холодной поверхности зеркального стекла жадным поцелуем.

У Ника ненадолго помутнело в голове, но сознания он так и не потерял. Хотя, похоже, был уже на грани. Поскольку всё это не то что не желало укладываться в голове, а попросту выходило за рамки разумного во всех известных смыслах и понятиях. Не говоря про сопротивляющийся до последнего трезвый рассудок, который вроде бы и убеждал себя, что это всего лишь галлюцинации – бредовые и вполне объяснимые галлюцинации, но… То что он при этом ощущал, говорило ровно об обратном.

Его и вправду будто раздвоило. А когда он всосался накрашенным собственной рукой ртом к зеркалу, то мог поклясться, что почувствовал что-то ещё. Что-то знакомое. Давным-давно забытое. Чёрное. Липкое и вязкое. Высвободившееся из его подсознания и теперь расползающееся изнутри всего тела, подобно токсичной жиже или органической субстанции неизвестного происхождения. И избавиться от этого ощущения было невозможно. Потому что оно становилось его неотъемлемой частью. Оно становилось им. Николасом Хардингом.

– Тебе понравилось, Ники? Конечно, тебе понравилось. Я это чувствую. Чувствую, как у тебя встал.

Он наконец-то отсосался от зеркала и снова с безумной улыбкой посмотрел в собственное отражение, немного отодвинувшись от «себя» назад.

– Можешь подрочить, если успеешь. А я пока навещу нашу Спящую Красавицу. Уже не терпится увидеть её в образе. Ещё и после стольких невыносимо долгих лет ожидания. Всё-таки ты законченный задрот, Ник. Думал, я тебе этого не припомню, да? Теперь смотри и царапай стенку. Буквально. Потому что это всё, что тебе останется делать в твоём жалком мирочке. Лезть на стену и выть на луну от абсолютной безысходности. От всего, что ты успел просрать и потерять. Теперь моя очередь. Я забираю её у тебя. На-все-гда!

Как будто у него и вправду был другой выбор. Или же он действительно мог поверить в реальность происходящего только потому, что его собственное отражение в зеркале несло весь этот несусветный бред.

Вот только на этом переживаемое им безумие не закончилось. Вернее, даже не собиралось заканчиваться, и он продолжал за ним наблюдать – с одной стороны убеждая себя, что это всё полнейший бред и не может быть реальностью, на деле являясь последствием сильнейшего стресса в виде безумных картинок от воспалённого мозга, но… С другой, он продолжал чувствовать своего двойника так, как если бы находился сейчас там, в теле второго Хардинга. Как если бы шёл в сторону выхода из той больничной уборной и поднимал правую руку к дверной ручке, чтобы выйти… Да… Выйти в палату к Мие.

– Нет… только не это… - прохрипел Ник, напрягаясь из последних сил, но… ничего так и не сумев этим сделать и, тем более, остановить того другого.

– Да, Ники. Да. Ты мыслишь в правильном направлении. И сейчас ты увидишь всё своими глазами. Только ничего не сможешь мне сделать… Как и я когда-то не мог сделать тебе. После того, как ты меня выкинул на Обочину. Отказался от меня и предал, как самая последняя брехливая сучка. Но, как видишь, за всё приходится расплачиваться рано или поздно. Тот самый грёбаный закон сохранения энергии. Если в одном месте убывает – в другом обязательно прибывает. В этот раз в моём месте, Ники. Прибыло в моём. А ты теперь соси, то что осталось… И молча наблюдай, как я забираю у тебя то, что ты уже никогда не сможешь себе вернуть. Начинай привыкать к этой мысли прямо сейчас. Начинай учиться жить без неё.

Тот второй снова оттянул пальцами левой руки «магический» ключ на красной нитке правого запястья и снова серебряный стержень вошёл в ложное отверстие замочной скважины на дверной ручке, которая должна была запираться изнутри вовсе не на ключ. Очередной проворот в одну сторону, потом в другую… И звуки работающих аппаратов системы жизнеобеспечения заиграли новыми красками. Вернее, усилились и больше не напоминали слуховые галлюцинации на дальней периферии контуженного сознания. Теперь они звучали, как настоящие.