Я горячо поблагодарил ее, пообещал пригласить на обед за ее неоценимый вклад, положил трубку и в прекрасном настроении пошел в гараж.

Включил свою любимую радиостанцию и резко нажал на газ. Я промчался по пустой 14-й улице, свернул на шоссе Ширли и поехал домой.

За окном машины проносились теплые огни ночного города. Американцы отдыхали после тяжелого дня. Воздух был приятным и свежим. Вездесущая "Импала" была прямо за мной, что подтверждали периодические взгляды в зеркало заднего вида.

Боже мой, только представь, какая пропасть нас разделяет, подумал я об агентах у меня на хвосте. Но что делать, когда никто не хочет сдаваться?

Я ничего не имел против американцев. Более того, они мне очень нравились. В отличие от других советских граждан, впервые приехавших в США, я не был ошеломлен видом американских супермаркетов, автомобилей и даже предметов роскоши, периодически выставляемых на всеобщее обозрение. Я приехал в Америку психологически подготовленным к натиску ее материального изобилия. Но что меня действительно поразило, так это приветливость американцев, их готовность помочь, простить и забыть. Причем эти черты не были напускными, не раздувались пропагандой, они казались естественными.

Большое впечатление на меня произвел и американский патриотизм, идущий из глубины души, а не навязанный сверху. Власть предержащие не пытались заставить граждан любить свою страну и с уважением относиться к национальным символам. Меня очень тронуло, что на многих американских домах вывешен государственный флаг — обычай, немыслимый в Советском Союзе.

"Папа, а почему американцы так любят свою страну?" — спросил меня однажды мой четырехлетний сын.

"Потому что они построили эту страну для себя", — ответил я, немало удивленный тем, что даже маленький ребенок способен разглядеть американский патриотизм.

"А для кого мы строим Советский Союз?"

хотел бы я знать.

ФБРовская "Импала" проводила мой "Шевроле" до самой двери моего дома.

На следующий день, после некоторых колебаний, я решил сообщить о своем новом контакте и отправился в резидентуру. Мне нужно было получить разрешение на тайную встречу с Филлис.

Подходя к советскому посольству, я увидел, что на тротуаре напротив здания сидит жена советского диссидента Анатолия Щаранского. Он был приговорен к десяти годам тюремного заключения по сфабрикованному КГБ обвинению в передаче секретной информации ЦРУ, и она уже несколько дней объявляла голодовку, пытаясь заставить советские власти освободить его. Однажды резидент, разгневанный настойчивостью г-жи Щаранской, пообещал повышение в должности тому своему подчиненному, который придумает, как убрать ее с территории посольства. Но никто в резидентуре не проявил излишнего рвения в этом вопросе. Действительно, что они могли придумать?

Идиоты, — с раздражением подумал я. Давно надо было отпустить Щаранского и прекратить всю эту шумиху вокруг его имени. Почему они всегда создают проблемы, которые мы должны преодолевать, а потом хвастаются своими "успехами" в этом деле?

Постояв несколько минут возле ординаторской, я наконец набрался храбрости, тихонько постучал в дверь и вошел. Андросов без особого энтузиазма согласился меня выслушать.

Я рассказал о своем телефонном разговоре с Филлис Барбер и отметил основные моменты. Можно было предположить, что она, как журналист, имеет доступ к ценной информации о политике США в Западной Европе. Кроме того, маловероятно, что ФБР успело отследить мой звонок, что открывало перспективу развития моих контактов с ней на конспиративной основе.

Я стремился к вершине достижений разведки — агенту под прикрытием. Агент под прикрытием — это иностранный гражданин, сознательно сотрудничающий с советской разведкой и охотно выполняющий ее задания. Работа с тайным агентом сопряжена, помимо всего прочего, с чисто технической трудностью: с самого начала все контакты должны быть тайными. Одна-единственная явная встреча оперативника с перспективным сотрудником ставит крест на всех мечтах о его вербовке. Высшие чины никогда не утвердят его в качестве агента, опасаясь, что встреча могла быть замечена контрразведкой оппозиции.

Что касается Филлис, то я считал, что мои контакты с ней были достаточно осторожными, что было очень важно для меня, поскольку провал мог стоить мне как минимум карьеры.

Я закончил свое выступление и выжидающе посмотрел на резидента. Андросов смотрел в точку где-то над моей головой, на его губах играла едва заметная ироничная улыбка. Его прозрачные глаза были невыразительны. Казалось, он думает о чем-то другом, более высоком. Но это было не так.

"Вы представляете себе, насколько сложна нынешняя ситуация в США?" — медленно начал он.

"Да, представляю", — ответил я.

"И…?"

"И что?"

"Что значит "и что? "удивленно спросил резидент, улыбка постепенно исчезала с его лица. "Страна находится в тисках антисоветской лихорадки. Советские представители подвергаются огульному осуждению. А вы, несмотря на все обстоятельства, осмеливаетесь поднимать вопрос о возможности развития контактов с иностранцем, да еще тайных!"

"Вы хотите сказать, что Москва освободила нас от обязанности искать перспективные объекты для вербовки?" — спросил я с удивлением. изумленно спросил я.