Автору удалось немного узнать о дальнейшей жизни слушателя Иголкина. Мечта Пака осуществилась. Страна утренней свежести стала идеалом общественного устройства. Он берег счастье своего народа, озаренное и согретое солнцем Великого учителя Ким Ир Сена. Охранное ведомство, где на больших постах служил собеседник Василия, ведало все о делах и помыслах каждого гражданина. Если в сердца закрадывалась тень сомнения, то эти сердца вырывались и жглись. Пак не знал пощады к отступникам. Но страж порядка и веры имел тайную страсть. Он помнил поэму Гумилева и голос Василия. Пак призывал этот голос и погружался в певучий ритм стиха. Ему казалось, что он поднимается рядом с теми,

Он разделял дорогу бродяг и странников и с ужасом понимал, что действительное человеческое счастье не посещало Страну утренней свежести и прячется в большой и прекрасной вселенной, которая открылась скитальцам. Пак верил, что

Ревнитель веры великого Ким Ир Сена хотел уберечь красоту открывшегося ему большого мира и был готов своим телом заградить нежный профиль девичьих лиц от тени солнца Учителя. Пак страшился своей измены. Над Кореей стояло злое солнце. Вспышка ярости могла испепелить отступника.

На очередном допросе в середине июля Семеонов сказал:

— Иголкин! Материалами дела теперь ты полностью изобличен в антисоветской агитации и в принадлежности к преступней группе. Рассказывай о причастности к террору, который замышляли твои сообщники. Увиливать не советую. У нас есть способы развязать твой ядовитый язык.

Василий уже имел тюремный опыт и слышал от сокамерников об этих способах. Он сам испытал лишь психологическое воздействие и пытку бессонницей. Но был еще карцер, наручники, одиночка и многое другое, подавляющее волю к сопротивлению. По тюрьме бродил слух о таинственной и страшной Сухановке. Василий не хотел сознаваться в терроре и приготовился к худшему.

Думать о худшем заставляла перемена в поведении Семеонова. Раньше следователь относился к Василию покровительственно и доброжелательно. Казалось, что он переживает глубину падения преступника и его несчастье. Роль справедливого и душевного старшего товарища подходила и хорошо удавалась Семеонову. Это был крупный полнеющий человек средних лет с плотной и ладной фигурой. С его приятного и чистого лица не сходило выражение благожелательности и огорчения. Большие темные глаза смотрели внимательно и сочувственно. Омерзительной в облике была только улыбка Она смывала с лица все человеческое и открывала спрятанную в глубине жестокость и плотоядность. Улыбку следователя Василий старался не замечать.

Приступив к дознанию о террористической деятельности, Семеонов преобразился. Из его уст непрерывным потоком лилась матерная брань и сыпались угрозы. Он стучал кулаками, топал ногами, метался по кабинету и подносил кулаки к лицу подследственного. Василию казалось, что перед ним мечется не живой человек, а чудовищная кукла, в утробе которой закручена бесконечно длинная пружина несчастья. Но пружина слабела, и следователь, тяжело дыша, садился и вызывал вертухая. Преступника на час-полтора отправляли в бокс.

Затем все повторялось сначала. На третьем допросе по делу о терроре Василия вывели из кабинета и, вместо того чтобы вести в бокс, препроводили на пять суток в карцер. Василию не достался карцер, оборудованный системой подачи горячего воздуха и служащий местом жительства крыс, о котором он слышал от сокамерников. Орудием пытки, назначенной террористу, служила горящая круглые сутки невероятно яркая лампа. Свет проникал в глаза через закрытые веки и приложенные к лицу ладони. Казалось, что он пронизывает голову и выжигает мозг.

«Солнечный ветер, солнечный ветер, — думал студент. — На самом деле ты беспощадный и злой!» Перед глазами плыли зеленоватые, фиолетовые и красные круги, в которых вставали омерзительные видения следствия, предательства, лжи и обмана. По дороге из карцера в камеру Василий ничего не видел, натыкался на стены и не мог идти. Остаток пути его волокли два вертухая.

На последующем допросе Семеонов превзошел себя. Он задыхался в неподражаемом мате. Василий был настолько изнурен пыткой светом, что не воспринимал следовательское неистовство. Но он выстоял и не сделал признаний. Через три часа Семеонов прекратил атаки. Показаний со стороны однодельцев, уличающих Иголкина в преступных террористических намерениях, в руках следствия не было. Атос заявил, что он лучше снова поедет в Сухановку, чем оговорит Василия. Времени дожать Иголкина у следователя не было. Пункт о терроре пришлось исключить из окончательной формулы обвинительного заключения. Последними словами следователя на этом допросе была тирада:

— Не сознаешься, бл…, ну и х… с тобой! Мы и без этого знаем все о твоих преступлениях. Хуже будет только тебе.

Семеонов не был добросовестным следователем. Он часто прерывал допрос и удалялся, чтобы поболтать с сослуживцами, закусить, а то и пропустить рюмашечку. Разговаривали они про футбол, про баб, а анекдоты рассказывали похабные и антисоветские. Его обычно подменяла миловидная молодая женщина в форме старшего лейтенанта. Василий видел ее раньше на первом допросе. Из слов, которыми обменивался следователь со своей помощницей, Иголкин знал, что ее зовут Галина. Студенту казалось, что Галина добра и человечна. Привлекало и женское начало. Однажды, уже в конце следствия, Василий спросил: